Том Харпер - Книга тайн

Ник подошел к окошку.

— Вы говорите по-английски?

Женщина на рации продолжала выкрикивать приказы в микрофон. Женщина на телефоне метнула в него взгляд, потом кивнула в сторону коллеги. Ник дождался, когда та закончит.

— Anglais, — пролаяла женщина на телефоне.

Женщина на рации насупилась.

— Немного.

— Моя знакомая заказывала такси четырнадцатого декабря. Я хочу знать, куда она ездила. — Он окинул взглядом помещение, теряя уверенность. Тут не было ни компьютера, ни даже каталожного ящика. — Вы как-то регистрируете вызовы?

Женщина уставилась на него из бирюзовых лагун теней вокруг ее глаз.

— Non.

Если по-честному, то ничего иного он и не ждал. Надежда была мучительна, он чуть ли не исполнился благодарности к этой женщине за то, что та убила ее. Он отвернулся.

— Nom, — повторила женщина у него за спиной. — Sa nom. Ее имя.

Ник повернулся, чувствуя неловкость из-за того, что не понял.

— Джиллиан Локхарт.

Телефонный звонок прервал их разговор. Ритуал между двумя женщинами повторился. Когда заказ был передан исполнителю, женщина на рации снова посмотрела на него.

— Джиллиан Локхарт. Четырнадцать тридцать. С рю Сент-Антуан, она приехать сюда.

Ник оглядел пластиковый офис.

— Сюда? Ici?

Диспетчерша указала на другую сторону дороги, где стояло величественное стеклянное здание в неоклассическом стиле.

— Вокзаль. Гар-де-Лест.

Это удлиняло его поиск на несколько минут — Ник пересек улицу и вошел в здание вокзала. Тут пахло дизельным выхлопом и сталью. Он окинул взглядом ряд табло, насаженных на торчащие из стены кронштейны, прочитал пункты назначения. Ему всегда нравились европейские вокзалы — грандиозная архитектура, затуманенная сажей, хищного вида поезда, пункты назначения, раскинувшиеся по всему континенту, а не какие-то пригородные станции. Он принялся читать названия на мигающих табло. Базель, Эперне, Франкфурт, Мюнхен, Зальцбург, Страсбург, Вена.

Куда теперь?

Штанга турникета повернулась и выкинула Эмили в фойе. Справочное было перед ней — в центре зала. Она поискала глазами Ника, но не увидела.

Она посмотрела на стеклянную стену справа, через нее — на балкон, выходивший в лесистый двор. Летом там, наверное, работало кафе, балкон был уставлен столиками и стульями, теперь там не было ни души, если не считать невысокого человека в куртке-пуховке, который, опершись о перила, курил сигарету. Не на нее ли он смотрит?

Он бросил сигарету на пол и загасил ее носком ботинка. Эмили подошла к стойке справочного.

— Мне в читальный зал передали сообщение. Нет ли здесь Ника Эша…

— Вот он.

Ее запястье с такой силой ухватила чья-то рука, что, казалось, хрустнула кость. Рука оттянула ее прочь от кивающей администраторши, развернула, потащила в сторону двери. От страха она потеряла способность к сопротивлению. Может быть, то же самое случилось и с Джиллиан? Она подняла глаза и увидела мужчину плотного сложения с крючковатым носом и щетинистыми бровями. Левой рукой он обхватил ее за талию, правой ткнул ей в поясницу что-то округлое и тупое.

— У меня пистолет. Не кричите. Не пытайтесь бежать.

Да она бы и не смогла. Ноги у нее были как студень. Она и идти-то едва могла. Ее похитителю приходилось чуть ли не тащить ее по ковру. Они уже прошли половину пути до двери. Человек в пуховке спешил им навстречу.

Звук тревожной сигнализации вклинился в ее панические мысли. У входа охранник производил досмотр длинноволосого студента, на котором было столько цепочек и заклепок, что сработал детектор. Эмили уставилась на рамку. Неужели через нее можно пронести пистолет? Или же этот человек блефует?

— Пожалуйста, не уводите меня, — прошептала она похитителю. Они были уже почти у выхода. — Я знаю, что вам нужно. Это у меня в сумке. Можете взять. Пожалуйста, отпустите меня.

Он остановился в нескольких шагах от бархатной веревки, обозначающей границу фойе. По крайней мере, он слушал ее. Посмотрел на ее пустые руки.

— Где твоя сумка?

Она мотнула головой в сторону гардеробной.

— Мне пришлось ее сдать — иначе не пускают в читальный зал.

Так же резко, как ухватил, он ее развернул и зашагал вместе с ней к гардеробной. Подходя к загородке, он отпустил ее, толкнув вперед, отчего она чуть не упала. Она протянула билет растерявшейся гардеробщице, которая через несколько секунд вернулась с ее коричневой наплечной сумкой. Не успела Эмили взять сумочку, как почувствовала железную хватку на своем локте.

— Один евро, — сказала гардеробщица.

Эмили щелкнула замком и принялась шарить в сумке. Рука ухватила ее за локоть еще сильнее, Эмили от боли чуть не теряла сознание. Но она нашла то, что искала, — вытащила монетку, правда, была слишком неловкой и выронила ее на ковер.

На лице ее появилась извиняющаяся улыбка, предназначенная гардеробщице; Эмили стала наклоняться, чтобы поднять монетку. Ее похититель растерялся, не зная, позволить ей это или нет, и ослабил хватку.

Этого было достаточно. Она среагировала быстрее, чем он ожидал, толкнув его так, что он потерял равновесие. Это дало ей возможность развернуться. Она выкинула руку к его лицу и, прежде чем он успел осознать происходящее, нажала на клапан баллончика, зажатого в кулаке.

Струя перечного газа вырвалась из сопла и ударила прямо ему в лицо. Он отпрянул, закрывая руками глаза. Завопила тревожная сигнализация. Эмили подумала, что газ мог воздействовать на детектор запаха. Но сигнализация работала у двери на балкон. Человек в пуховке видел, что происходит, и ринулся внутрь, поэтому металлодетектор и сработал. Второй преследователь запустил руку в карман куртки, но упал — охранник свалил его на пол.

Эмили схватила сумку и побежала.

XXXVI

Штрасбург

Лапа начинала обретать форму. Как мать-медведица, облизывая медвежонка, придает ему окончательную форму, так и кончик долота, вонзаясь в камень, высекает будущую скульптуру. Я уже видел линию задней ноги, проступающую из каменной плиты, наклоненную спину и выпуклость, которая станет ухом или мордой.

Резчик стоял возле скамьи на площади и работал долотом. За его спиной виднелась громада собора, где среди колонных прогалин и под сводчатыми ветвями найдет себе место это животное.

«Именно так создает нас всех Господь, — подумал я, — обрушивает удары, которыми придает форму грубому камню нашего творения».

Удар — трещина, облачко пыли, звон осколков, падающих на мостовую. Вот отсечен еще один ненужный фрагмент на пути к совершенству. Ровнейшая кожа — ткань шрама.