Александр Мартынов - В заповедной глуши

Воцарилось изумлённое молчание. Потом Михал Святославич медленно сказал:

— О-го-о-о… Какие зубы прорезались…Говорят, если поэт начинает писать белым стихом, значит, ему и правда есть, что сказать…

— Да ну, поэт… — Витька начал краснеть. Валька обхватил его рукой за плечи и повалил на траву, весело сопя:

— Поэ-эт, поэт, нам виднее…

— Ладно, артисты, — Михал Святославич поднялся, — давайте спать. Кстати. Виктор. Мне тут звонила одна особа и от имени пионерского отряда просила тебя отпустить на три недели на раскопки за Нарочь. Ты не против?

— Что? — Витька спихнул Вальку, сел. — А? я? Не пррр… а вы? А Валька? А как же?

— Да я-то без тебя обойдусь, — и Михал Святославич уточнил: — Без вас. Ты пойдёшь, Валентин?

Валька отряхнул коленки. Покосился на Витьку. И сказал:

— Да нет. Я тут останусь. Если вы, дядя Михал, не против.

10

Только в Пуще Валька Каховский понял, что раньше не знал лес изнутри.

Да, он и раньше умел разводить костёр даже в дождь, ставить палатку или даже соорудить ночлег из подручных средств. Он умел неплохо читать следы и разбирался в съедобных растениях. Умел найти дорогу в незнакомом месте днём и ночью, при ясном и пасмурном небе. Но при всём при том он был в лесу чужим. Не врагом, как большинство людей, но чужим.

Сейчас он ходил в лес, как ходят из одной комнаты в другую. Даже не всегда брал с собой «сайгу», ограничиваясь ножом. Он всё равно не собирался никого убивать просто так, а если нужно было охотиться — то Михал Святославич всё равно шёл с ним и говорил, что и как. И в этом случае Валька стрелял быстро и точно, не мучаясь мыслями о том, что отнимает жизнь — и не разгораясь желанием убивать ещё и ещё.

В Гирловку Вальку тоже не тянуло. Он помнил о своём обещании, но навещать село ещё раз — зачем? А вот о Витьке он скучал и несколько раз жалел, что не пошёл с ним, но тут же обрывал себя: ясно же, что Витька пошёл не на раскопки, а с этой девчонкой, с Алькой. Ну и пусть ему будет хорошо. Он заслужил.

В выходные Валька ночевал в лесу. Первый раз он думал, что ему будет страшно. И действительно, как-то жутковато стало, когда совсем стемнело, и Валька ощутил в полной мере, что он сейчас — один. Не ночные звуки — Валька знал, что это такое — а вот именно это одиночество, которого он нее испытывал, даже когда добирался сюда и ещё не встретился с Витькой, ощущение того, что никого нет, кроме него, на этом свете — вот что испугало. Валька даже не осмелился сперва разжечь костёр…

А потом понял, что это и не нужно.

Он был не один. Были звёзды. Были деревья, трава. Был ёж, шуршащий где-то неподалёку. Была речушка. И ещё много-много всего. Включая и комаров, к которым, впрочем, Валька давно привык.

Он раскатал одеяло, сел на него, прислонился к удобной развилке граба. Ему казалось, что слышно, как в дереве шумят соки. Нет, нечего было бояться. Всё самое страшное в жизнь приносят люди. Нет, тоже не так. Те, кто называет себя людьми. Теперь Валька был уверен: они не люди. Не фигурально выражаясь, а на самом деле — не люди. Нечто-некто, кто выглядит, как человек, но… Может быть, первые ОНИ стояли под тем знаменем, к которому яростно прорубалась через орды их рабов горсть смельчаков в том видении… Может быть, прорубись они тогда — и…

Это я там был, думал Валька и ощущал в руке горячий черён меча. Я там был и я не успел. Не смог. Значит — моя вина, что мучили Витьку. И что тот парень, которого я тогда уложил во дворе, не знает лучшего времяпровождения, чем с бутылкой пива — тоже моя вина. И что убили хорошего человека генерала Рохлина, про которого говорил дядя Михал — моя вина. И что вышел на голландскую улицу мальчишка с карабином и стал стрелять в цветных оккупантов, и был схвачен и посажен в психушку — моя вина. И что зверьки жгут в прекрасном городе де ла Роша Париже автомобили — моя вина. И что есть подлый суд в Гааге, где судят защитников родного дома — моя вина. И что в Штатах хорошие люди, честные и храбрые люди ничего не могут сделать, кроме как в отчаянии таранить грузовиками со взрывчаткой банки и торговые центры — моя вина. И что у мальчишки в селе нет денег на школьный рюкзак — моя вина. И что живёт в бараке семья погибшего офицера — моя вина.

И что жив и процветает на службе подлючему «государству Эрэфии» бандит-убийца этого офицера, тусклоглазый хамелеон, замаскировавшийся под «чеченского спецназовца» — и это моя вина.

Отец это понимал. А я раньше не понимал. Теперь — понимаю. Каждая пуля в хорошего человека — моя вина. Каждый детский труп в мусорном баке — моя вина. Каждый шприц с наркотой — моя вина. Каждая девчонка на трассе — моя вина.

Вину можно искупить. Не отмолить, это выдумки, это для слабых.

Искупить. Я пока не знаю — как. Но я буду стараться это сделать…

…Михал Святославич против этих прогулок ничего не имел. Кажется, он убедился, что Валька в лесу не пропадёт и не натворит глупостей. Но и заниматься с мальчишкой не бросил, хотя Валька думал: с одним возиться не станет. Стал. Правда, часто просто разговаривал — о своей жизни; о своих друзьях, живых и погибших; о разных загадочных случаях; о том, что не женился, потому что его приятель, капитан-морпех, прибалт по имени Балис, отбил у него девчонку — потом она с дочкой погибла в автокатастрофе, а сам Балис — в Приднестровье летом 92-го; об истории… Слушать его было интересно, а ещё — Валька так и не мог понять: что же собой представляет Михал Святославич сейчас? Кто он? Что не только лесник — это точно. Но, как ни старался мальчишка свернуть разговор на это, ничего не выходило.

И всё-таки Валька понял — с оторопелой радостью — что был прав в своих догадках, не был его отец отчаянным бойцом-одиночкой, сражающимся с врагом по призывному велению сердца. Там, в России, был фронт. Иногда тихий и незаметный, а иногда прорывавшийся настоящими стрельбой и взрывами. А иногда — стрельба и взрывы тоже были незаметными, замалчиваемыми обеими сторонами. На этом фронте хоронили убитых и награждали героев. На нём отчаянно сражались плечом к плечу самые разные люди. По-разному видевшие мир будущего, но верившие в него, в это будущее. В будущее России, а не «мирового сообщества»,где правят Доллар, Секс и Безумие и где будущего нет по определению, потому что у червятника в гниющем трупе не может быть будущего. Иногда эти люди даже не знали друг о друге — и — где через мешанину Интернета, а где по обычным дорогам и улицам — пробирались виртуальные и реальные секретные гонцы, готовые в любой момент оборвать связь… или по-настоящему покончить с собой, но не дать Тем, Которые Велят, выйти на след зарождающихся союзов.