Дневник шпиона - Николай Григорьевич Смирнов

немного денег в компенсацию за расстрелянного шпиона и арестованную журналистку. В этом — все достижения Керзона. Таким образом, международный скандал кончился шуткой. Право, мне досадно, что я претерпел столько неудобств, чтобы доставить десять тысяч фунтов вдове мистера Давидсона, хотя она, конечно, достойная женщина.

Зато письмо Мабель произвело на меня самое лучшее впечатление. Она просит прийти к ней, чтобы переговорить по важному делу. Как истая англичанка, она назначает свидание не сегодня и не завтра, а через неделю.

Ну что же, я пойду к ней через неделю!

ПОСТОЯНСТВО АНГЛИЙСКИХ ЖЕНЩИН

23 июня. Я имел длинный разговор с Мабель. Сначала говорили о мелочах: кино, собаках и революции. Но я видел, что это нисколько не занимает ее. После небольшой случайной паузы она вдруг сказала:

— Не удивляйтесь, что я возвращаюсь к прошлому. Есть одно обстоятельство, которое очень мучает меня. Я не имела возможности говорить с вами искренне уже несколько лет. Вы уезжали или отдалялись от меня. Теперь мы можем поговорить. Дело в том, что я беру назад обвинение, которое — помните? — выдвинула против вас. Не забыли?

Я ответил, что никогда ничего не забываю.

— Тем лучше, — сказала Мабель. — Я виновата перед вами и теперь прошу прощения. Я поверила анонимному письму, вы не хотели оправдываться. Я очень страдала тогда, хотя не подавала вида. Три года я не знала, что мне делать. Но наконец придумала. Теперь я сама оправдала вас.

— Каким образом?

— Я просила отца навести справку по интересующему меня вопросу. Ведь он свой человек во всех министерствах. Мне было очень трудно сделать это, но я пересилила себя. Теперь, две недели тому назад, он мне сказал определенно, что вы не числитесь ни в одной из этих ужасных служб. Я была так рада. Я ведь не забыла вас. Из этого не следует, конечно, что наш договор восстанавливается. Но лед между нами растаял. Вот и все, что я хотела сказать вам.

— Благодарю вас, — ответил я и вежливо поклонился.

Заявление Мабель застало меня врасплох. Я даже не знал, как на него реагировать. Но решил не слишком обнаруживать радость. Поэтому перевел разговор на другую тему:

— А как японский язык? Ведь вы, кажется, хотели выучить его?

— Да, конечно. Но теперь в этом нет особой нужды. С этой минуты ничто меня не мучает.

Все это очень похоже на рассуждения ребенка, а не женщины, которая собирается на ближайших выборах выставить свою кандидатуру в палату. Как умен наш закон, выдерживающий дам до тридцати лет в гостиных и на теннисных площадках!

А в общем, мне повезло. Естественно, что полковник не мог сообщить своей дочери ничего, кроме того, что сообщил. Как я не догадался раньше посоветовать Мабель обратиться именно к этому источнику!

Прощаясь с Мабель, я поглядел на нее нежно и обещал часто бывать у нее. Но, по правде сказать, я успел отвыкнуть от нее за последние годы. Однако думаю, что старые отношения восстанавливаются скорее, нежели налаживаются новые.

Мабель пригласила меня прийти к ней на политический обед, который она устраивает на следующей неделе в связи с провалом политики консерваторов.

Этим приглашением она, конечно, хочет подчеркнуть, что теперь безусловно мне доверяет!

25 июня. У меня был Гроп. Он сделал мне обстоятельный доклад о всех новостях, но, прежде чем уходить, заявил, что должен говорить еще об одном важном деле.

— Но я в отпуску, Гроп, — сказал я ему. — Нельзя ли говорить о деле, когда мой отпуск кончится?

— Это не канцелярское дело, сэр, — ответил Гроп тихо. — Это ваше личное дело. Княгиня Долгорукая вернулась в Лондон и теперь решила жить здесь отдельно от мужа. Может быть, вы посетите ее, сэр?

— Ни в каком случае.

— Но она очень хотела бы видеть вас. Ей надо объясниться с вами.

— Откуда вы все это знаете?

— Я был у нее. Ведь мы с ней успели подружиться, когда я по вашему поручению отвозил ее во Францию. Теперь два года прошло, и она вернулась. Она говорила мне, что послала вам около сорока писем, но вы не ответили ей.

— Совершенно верно. Они все лежат в моем столе нераспечатанными. И будет гораздо лучше, если она перестанет тратиться на марки и конверты.

— Вы очень строги, сэр. К дамам надо относиться деликатней. Нельзя применять в отношении к ним принципы международной политики.

— Я это знаю и прошу вас считать разговор исчерпанным. Русские очень интересны и милы, но они не должны насаждать в Англии своих обычаев. Ни эмигрантам, ни большевикам это не удастся.

— Но она так страдает, сэр. Целый день слезы льются у ней по лицу. Она молится только об одном: чтобы ей удалось поговорить с вами, а потом умереть. Сходили бы вы к ней, сэр…

— Разговор окончен, Гроп…

— Слушаю-с, сэр.

30 июня. Парадный обед у Мабель вполне удался. Только очень богатые люди могут тратить столько провизии в связи с политикой.

Мабель была очень нарядна, хороша собой и с воодушевлением декламировала Шелли. Было много членов Рабочей партии, в том числе их знаменитый вождь Мак. В сущности говоря, все эти выбившиеся в люди пролетарии — славные и простые ребята, но они слишком много о себе думают. Они из кожи лезут, чтобы выглядеть аристократичнее. Кого они могут обмануть, я не знаю. Лично я всегда сквозь духи чувствую запах пота и сквозь перчатки вижу мозоли. Мак говорил хорошо свой спич, но я не могу верить ни одному его слову. Он доказывал, что консервативное правительство не справилось со своими задачами и скоро будет принуждено сложить оружие. С восторгом он кричал, что количество безработных в Англии подошло к двум миллионам, рынки отходят от нас, и мы нищаем. Единственный выход из положения — это Рабочая партия у власти. Сейчас в парламенте 138 лейбористов, надо понатужиться и провести триста. Тогда будет другая музыка. И он молил бога, чтобы все случилось именно так.

Он закатывал глаза к небу, держа в руке бокал, полный шампанским. Ужин превратился в форменный митинг, потому что вслед за Маком захотели говорить все. Раздавались пророчества, что мисс Мальмер непременно пройдет в парламент. Это единственное, что мне понравилось из речей.

Вернувшись домой, я подробно рассказал деду о политическом обеде у Мабель. Старик страшно смеялся и при этом приговаривал:

— Рабочая партия у власти… Но ведь это же революция! Этого никогда не было за всю историю Англии. Только этого нам теперь и не хватает.

Потом он перестал смеяться и сказал серьезно:

— Я допускаю