Густав Эмар - Маисовый колос

Он вдруг круто оборвал свою речь, провел рукой по лбу и спокойно добавил:

— Итак, значит, решено?

— Решено, — ответила донна Гермоза. — В полночь я буду у своих новых друзей, Барро... Очень жаль, что бал не у них, тогда я поехала бы к ним и без всяких уговариваний с твоей стороны, Мигель... Кстати, не знаешь ты, почему донне Августине так хочется видеть меня?

— Из ревности.

— Как!.. Уж не к тебе ли?

— К несчастью, нет.

— Так к кому же?

— К тебе самой.

— Ко мне самой?!

— Да, именно к тебе самой. Она слышала о твоей красоте, о твоем богатстве, о твоем умении одеваться, — словом, о всех твоих достоинствах. А так как она до сих пор считалась царицей красоты и изящества, то ей хочется поближе познакомиться со своей соперницей.

— Вот как! Ну, что ж, пусть любуется на меня, если ей так хочется! — ядовито произнесла молодая женщина. — Ну, а как же дон Луис? Он останется тут один?

— Нет, я его увезу с собой, — отвечал дон Мигель.

— Сейчас?

— Да.

— Но как же ты повезешь его днем? Ведь ты говорил, что увезешь его к себе на несколько часов ночью!

— Я так и хотел сначала, а теперь передумал...

— Да ведь его могут увидеть, Мигель!

— Не увидят, я приехал в карете.

— В карете? А я и не слыхала, как она подъехала.

— Еще бы тебе слышать! Я знаю, что ты не слыхала, кузиночка.

— Разве ты стал обладать способностью ясновидения, Мигель?

— Кое в чем да, — например, я отлично умею читать по лицам людей, о том что у них творится в душе. Когда я вошел сюда...

— Сеньора, попросите, пожалуйста, вашего кузена замолчать, а то он, кажется, собирается сказать нам глупость! — с многозначительной улыбкой перебил дон Луис, обращаясь к донне Гермозе.

— Из этих слов, — подхватил дон Мигель, — я вывожу заключение, что ты считаешь глупостью ту фразу, которую я услышал при входе сюда...

— Почему ты так думаешь? — весь вспыхнув, спросил дон Луис.

— Потому, что, по-видимому, ты боишься, как бы я не повторил ее.

— Какой вы, однако, насмешник, кабаллеро! — проговорила донна Гермоза, вцепившись своими маленькими пальчиками в его густые волосы и дернув за них так, что он невольно вскричал от боли. — Что с вами? — осведомилась она, делая невинные глаза.

— Ничего, ровно ничего, кузиночка, — поспешил сказать молодой человек, освобождая свои волосы. — Я только думал о том, что ты и Аврора будете самыми хорошенькими женщинами на балу.

— Слава Богу! — воскликнул Бельграно. — Наконец-то, ты сказал умную фразу.

— Спасибо за похвалу, мой друг... Однако, бери шляпу и простись с донной Гермозой.

— Уже?

— Пора.

— Но еще рано!

— Напротив, уже очень поздно.

— Хорошо... Сейчас.

— Нет, не «сейчас», а сию минуту!

— Мигель, сделай мне удовольствие, повидайся пораньше с Авророй, — сказала молодая женщина.

— Зачем? — удивился дон Мигель.

— Чтобы заставить ее отказаться от тебя.

— Что такое?!

— Иначе я заставлю ее сделать это.

— Ты хочешь побудить ее отказаться от меня?

— Ну, да! Разве ты не понимаешь, что я хочу сказать?

— Нет! Я...

— Ну, так я подошлю к ней донну Марию Жозефу, — продолжала лукавым тоном молодая женщина. — Та еще лучше меня сумеет доказать ей, что она будет несчастлива с таким жестокосердечным мужем, как ты.

— Ах, вот оно что!.. Ну, Луис, пойдем скорее, иначе Гермоза Бог весть до чего договорится.

— Покоряюсь! — со вздохом проговорил дон Луис, целуя руку, которую ему протянула молодая женщина.

— Поди, надень плащ и шляпу и садись прямо в карету, она стоит перед твоей дверью. А я пока постараюсь утешить мою милую кузину, — сказал дель Кампо своему другу, провожая его до дверей.

Возвратившись к донне Гермозе, он взял ее за руку и тихо проговорил:

— Милая Гермоза, я все угадываю и одобряю. Поверь, я употреблю все усилия, чтобы устроить ваше счастье... Ведь ты веришь этому? Да?

— Верю, — прошептала молодая женщина дрожащим от слез голосом.

— Луис любит тебя...

— Ты думаешь, что он любит меня? — с живостью спросила она.

— А ты разве сомневаешься в этом?

— Нет, но... я сомневаюсь в самой себе.

— Как так? Разве ты несчастлива этой любовью?

— И да и нет.

— Это не ответ, Гермоза.

— Я говорю то, что чувствую, Мигель.

— Стало быть, ты сама не знаешь, любишь его или нет?

— О, нет! Я люблю его больше всего на свете!

— Так в чем же дело, кузина?

— Я боюсь этой любви, Мигель.

— Почему?

— Потому что все, кого я любила, преждевременно погибли...

— Да ведь всем им пора было умирать, а Луис...

— Иди, Мигель, — со вздохом проговорила молодая Женщина. — Луис, наверное, заждался тебя...

Дон Мигель задумался. Через минуту его карета выезжала со двора, провожаемая печальным взглядом донны Гермозы.

Глава XX

ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ ЧИСЛО

Вечером 24 мая 1840 года Буэнос-Айрес поднял знамя мятежа против ненавистной власти испанцев.

В описываемый нами день справлялась тридцатая годовщина этого исторического события.

Из дворца бывших испанских вице-королей, превращенного Розасом в казармы, струился ослепительный свет.

Обширные гостиные, в которых маркиза Собре-Монте когда-то давала великолепные балы и веселые вечера во время президентства и где при губернаторе Доррего затевалось столько любовных интриг и происходило столько семейных драм, — несколько лет представляли одну печальную картину разрушения, так как, кроме мышей и пауков, в них никто не жил. К этому же вечеру все гостиные были тщательно вычищены, оклеены дорогими обоями и уставлены прекрасной мебелью. Гвардейская пехота давала в них бал в честь дочери Розаса, сеньоры Мануэлы, и поэтому не поскупилась ни на какие расходы. Сам губернатор не мог присутствовать на этом балу, потому что должен был участвовать в официальном обеде, которым сэр Вальтер Спринг отмечал день рождения своей королевы.

Город был роскошно иллюминирован, и на улицах толпились массы народа, гордого воспоминанием о совершенной им тридцать лет тому назад победе, хотя в сущности он очень мало выиграл от этой победы.

Экипажи, спешившие к казармам, продвигались с большим трудом, посреди волнующегося людского моря. Одна из карет, старавшаяся проехать по краю улицы, задела за походную кондитерскую и опрокинула ее. Немедленно толпа со страшными криками окружила плотной стеной экипаж, намереваясь стащить с козел кучера, обвиняя его в том, что он, будто бы, раздавил несколько человек. Явилась полиция и начала искать «искалеченные трупы», которые, по уверению крикунов, лежали под колесами экипажа. Убедившись, что не только нет никаких трупов, но даже ни у кого не имеется ни одной царапинки, причиненной экипажем, полицейские начали, разгонять толпу, которая не подавалась ни на шаг и производила страшный шум.