Владимир Прибытков - Потерянный экипаж

Естественно, что слухи дошли сначала до местных властей, а через местные власти — до немцев.

И уже около полудня возле дома ксендза остановился грузовик с тремя венгерскими охранниками и двумя немцами в мундирах полиции.

Охранники вели себя вежливо. Поздоровались, долго вытирали ноги, перед тем как войти. Немцы этого не сделали. Старший из них, с погонами унтер-офицера, смерил ксендза враждебным взглядом и первым прошел в гостиную, оставляя на выскобленном полу серые, мокрые пятна и лепешки отставшей грязи.

Экономка и тут не сдержалась. Швырнула унтеру под ноги тряпку:

— Бесстыжие! Вытирай, вытирай ноги! Не испугалась твоих буркал! Есть бог! Он все видит!

Немцу перевели слова экономки. Унтер медленно подошел к полнолицей, дебелой женщине, коротким, сильным тычком ударил ее, и экономка захлебнулась словами, попятилась, растерянно поднося растопыренные пальцы к окровавленным губам.

— Эта разносила сплетни? — холодно спросил унтер у охранников.

Те испуганно таращились на экономку. Один кивнул.

— Взять! — приказал унтер.

Вопящую экономку схватили, второй немец ловко защелкнул на женщине наручники, ударил ее по голове, и она захрипела, обмякла.

— Господа… — еле слышно пробормотал Алоиз Торма, растопыривая дрожащие руки. — Господа… Так нельзя… Немецкая армия…

Унтер повернулся к нему:

— Эта женщина служит у вас?

— Д-да…

— Она распространяла злостный слух. Утверждала, что вы ограблены немецкими офицерами.

— Д-дело в том… — запинался ксендз. — Это недоразумение… Я понимаю. Но прошедшей ночью, действительно…

Он замялся. Происходило нечто дикое, невероятное. Он стоял посреди собственной гостиной, не решаясь присесть, и его допрашивали, как какого-то преступника! Его, пострадавшего, допрашивали, как преступника.

Ксендз покраснел. В нем закипало возмущение.

— Я протестую! — визгливым, срывающимся голосом выпалил ксендз. — Да! Я протестую, господа!

На вытянутом лице унтера не отразилось ничего. Казалось, это гипсовая маска, а не лицо.

— Так что случилось ночью? — спросил унтер.

Ксендз никак не мог совладеть с дрожью, сотрясавшей все его тело. Это было унизительно. Всю жизнь Алоиз Торма видел со стороны людей только почет и уважение. Сейчас ему отказывали в уважении. На него смотрели совсем так, как на тряпку, брошенную экономкой и все еще валявшуюся на заслеженном полу.

— Я требую уважения к сану! — выговорил, наконец, ксендз.

Неожиданно прямой рот унтера покривился.

— Ясно. Прошу вас собраться. Поедете со мной.

Ксендз выпрямился и отшатнулся, как от пощечины.

Алоиз Торма не успел опомниться, как экономку вывели из дому.

Набежавшие бабы заголосили. Унтер расстегнул кобуру, вытащил пистолет.

— В машину, быстро!

Алоиза подсадили в кабину грузовика. Грузовик рванулся с места…

Ксендз, стиснув зубы, воззвал к господу, призывая покарать насильников.

Из глаз текли слезы гнева и обиды…

В местном полицейском управлении Алоиза Торму держали недолго. Унтер позвонил, доложил о задержании, и через несколько минут грузовик опять повез ксендза куда-то. Только на этот раз в сопровождении одних немцев.

Через час, покидая по команде грузовик, Алоиз Торма узнал улицу святого Стефана в Наддетьхаза.

Но на улице Алоиз не задержался. Подталкиваемый солдатом, он рысцой проследовал сначала в калитку какого-то дома, затем в подъезд и очутился в темноватой комнате с перегородкой. За перегородкой сидел немец в черном мундире, похожем на мундиры ночных гостей Алоиза. Солдат доложил черному немцу о прибытии, тот мельком глянул на ксендза, вышел и вскоре вернулся.

— Пройдите сюда, — равнодушно предложил немец из-за перегородки, открывая дверцу.

Затем ксендза ввели в другую дверь, провели по затхлому коридору, освещенному тусклой лампочкой без абажура, и отворили перед ним третью дверь.

В небольшой, без окон, подвальной комнатушке сидел немолодой офицер, опять-таки в черном.

— Садитесь! — приказал офицер.

— Я протестую против насилия! — сказал Алоиз Торма.

Офицер пристально разглядывал ксендза, словно не слышал протеста.

— Садитесь! — повторил он без всякого выражения.

Создавалось впечатление, что говоришь со стеной. Ксендз обессиленно опустился на скамью.

— Алоиз Торма?

— Да…

— Служитель культа?

— Да…

— Вы продолжаете утверждать, что ограблены немецкими офицерами?

Ксендз молчал. Его душили рыдания. Он стыдился слез, и от этого рыдания становились еще судорожней.

Офицер потрогал мизинцем уголок рта, поглядел на кончик пальца, поморщился.

— Ваши действия нельзя расценить иначе, как враждебную немецкой армии пропаганду, — сказал офицер.

— Я… ничего… не заявлял… — выговорил Алоиз Торма.

— Успокойтесь, ваше преподобие… Когда вас ограбили? Час?

— Я никому… не жаловался… Я понимаю…

— Что вы понимаете?

— Распространение злостных слухов… — пробормотал ксендз. — Подрыв…

Офицер смотрел не мигая.

— Значит, вы полагаете, что немецкая армия грабит местное население? — спросил офицер.

Алоиз Торма окончательно смешался.

— Я никому не жаловался…

Челюсть офицера стала квадратной.

— Подобные мысли не делают вам чести. Вы рассуждаете, как эта баба, ваша экономка!.. Из чего вы заключили, что вас ограбили немецкие офицеры?

— Я ничего не говорил…

— Отвечайте на вопросы!

Ксендз ворочал шеей, избегая пронзительного взгляда.

— Я. На этих людей… Это были…

— На этих людях была немецкая форма?

Алоиз Торма кивнул.

— Обычная армейская?

— Н-нет…

— Какая же?

Ксендз не решался открыть рта.

Офицер раздраженно постучал ногтями по голой столешнице:

— Я вам помогу. На этих людях была форма войск СС. Так?

— Я никому не жаловался! — возопил ксендз. — Нет! Никому!

— Замолчите! — сказал офицер. — Мне нужны не истерики, а показания!

— Никому… — упавшим голосом пробормотал Алоиз Торма.

— Вы не заметили ничего необычного в облике этих людей? — продолжал офицер. — Они говорили по-немецки без акцента?

Ксендз поднял голову. В его глазах затеплилась мысль.

— Акцент?.. Да… Но не только акцент…

— Что еще? — оживился офицер.

Ксендз заторопился:

— Они были… как бы сказать… небриты. Очень небриты… У одного завязана голова. А один с большими усами…

— Небриты? Прекрасно! И это вас не смутило? Вас не смутило, что к вам ночью ни с того ни с сего врываются небритые люди? Вас не смутило, что немецкий офицер небрит?