Андрей Ильин - Дойти до горизонта

— Есть способ! — обрадованно воскликнул Сергей, потирая руки. — Можно использовать жир из тушенки!

Салифанов азартно принялся за дело. Соорудил импровизированный очаг. Прикрываясь важностью эксперимента, нацедил в кружку пресной воды. Вскрыл еще одну, предварительно остуженную в морской воде, банку мясных консервов, аккуратно соскреб ножом с отогнутой крышки белые кусочки жира. Банку с остатками тушенки опустил в вырытую у самой воды ямку, прикрыл от солнца веслом и начал колдовать над импровизированной сковородкой.

Ну вот, я снова о еде. Наверное, уже утомил частыми пищеварительными описаниями. Нет главы, в которой не упоминалось бы, что, как и в каких количествах мы едим. Но я ничего не могу с собой поделать. У кого что болит, тот о том и говорит. Я бы с большим удовольствием живописал замечательные морские закаты, действительно замечательные, в этом мы убедились, проявив после плавания слайды. Но боль в желудке, стоящая за каждым прожитым тогда часом, не позволяет мне сделать этого. Я рассказываю о действительных событиях и не имею права описывать наши восторги по поводу необычного вида облака, перекрывающего закатное солнце, когда в действительности наши взгляды не блуждали по сторонам в поисках эффектных зрелищ, а были неподвижно уперты во вскрытую банку сгущенного молока. В конце концов не природа важна в путешествиях, а в первую очередь сам человек. Для любителей зрелищ существует Айвазовский, «Клуб путешествий» и наборы слайдов «Красоты моря». И если я утром, днем, вечером, ночью хотел есть, это не могло не отложить отпечаток на психологию. Если я кому-то стану рассказывать о том, что застывшая рябь барханного песка при лунном свете меня волновала больше, чем лишняя кружка чая, не верьте мне, я вру самым наглым образом! Если можно обвинить в прагматизме, нежелании замечать отвлеченную красоту, то в том же надо обвинять всякого, кто отправляясь, лежа на каталке, на серьезную операцию, не интересуется колером больничных потолков; и всех, кто на похоронах близких родственников не умиляется красоте лежащих на могиле цветов. Примеры можно было бы продолжить.

Я могу забыть, как выглядел остров на четвертый день волока, но я никогда не забуду вкус импровизированных салифановских лепешек.

А лепешки тогда удались на славу. Они были чуть толще тетрадного листа и насыщены песком сверх меры, но они пахли хлебом. Настоящим хлебом, который мы еще теплым берем утрами в булочных. Даже наиболее сохранившиеся наши сухари не могли с ними конкурировать. Парадоксально, дома мы, случалось, воротили носы от позавчерашнего пирожного, а здесь жадно сгрызаем, подставив под подбородок открытую ладонь, жесткие лепешки, от которых на зубах противно скрипит песок. И не можем подыскать достойных их вкусу эпитетов.

А потом мы снова зашагали, складывая тысячи мелких шажков в километры.

Вечером, далеко впереди, на береговой корме, мы заметили черный предмет. Это не мог быть ни камень, ни дюна, ни куст саксаула. Он был искусственным — вне всяких сомнений! В море любой посторонний предмет или сооружение сразу бросается в глаза необычностью формы, цвета. Этот, на который мы наткнулись, тоже выпал из окружающего пейзажа. Разобрать его точную конфигурацию издали было невозможно. Мы предполагали пирсы, катера, метеорологические будки, рыбацкие хижины. В нас жила надежда. Даже если это сооружение брошенное, мы можем, обследовав руины, попытаться определить свое местоположение. К тому же, раз есть брошенные строения, значит, невдалеке могут быть и действующие. Нам бы только до людей доползти. Хоть до одного человека. Не будут же его оставлять здесь без запасов воды, без связи с Большой землей.

Мы убыстрили шаг. Уже мнился горячий чай в изобилии, тарелки, наполненные до краев наваристым домашним борщом, дружественные улыбки хозяев. Увлекшись, мы видели то, что существовала только в нашем воображении.

Приблизившись, мы разобрались в происхождении неизвестного предмета. Это была обыкновенная автомобильная камера. Судя по размерам, от автомашины «ГАЗ-51». Сергей не поленился, отошел в сторону, притащил ее к плоту.

— Камера наша, — заявил он, — вот обрывки веревок.

Я сомневался, слишком это было невероятно. Камера оторвавшаяся еще до острова Барса-Кельмес, во время ночного шторма, проделала самостоятельно огромный путь, закончив его в той же точке, куда приплыли мы! Но камера плыла по ветру и волнам, а мы сопротивлялись им, стараясь удерживать курс. Как же траектория наших маршрутов могли пересечься?

— Кормовая, запасная камера. Уж я свою вязку всегда распознаю, — уверил Сергей. Он втащил слегка сдувшуюся камеру на корму, подвязал в том же месте, где она находилась две недели назад.

— Погуляла и будет, — звонко хлопнул ее по резиновому боку, — земля там, точно, — указал он на восток. — Все, что плывет, попадает как в воронку и стягивается в самое узкое место — в горловину. Поэтому камера к нам вернулась. Не исключено, что и остальные отыщутся.

Объяснение выглядело убедительно.

— Ну что? Двинулись? — спросил Сергей, взявшись за корму. Случайный отдых закончился.

Глава 17

Пятые сутки волока…

Я бреду, раздирая коленями плотную, как ртуть, воду, и с трудом удерживаю напирающий на меня плот. Сегодня ветер пошел от востока, и я с трудом справляюсь со своей работой. Я мог бы с полным правом сказать, что измотался до предела, если бы не сказал того же четыре часа назад. Тем не менее я иду до сих пор, упорно переставляя ноги.

Какого дьявола я здесь? Да, да, именно так я и думаю, к чему лукавить, подыскивая более мягкие выражения. Что заставило меня забраться в такую даль? Что вынесу я из этого плавания, кроме хронической дистрофии, или того хуже — развившейся от непомерных нагрузок гипертонии. Вместо плюс сто процентов (а кое-где и выше) пустынного коэффициента вкупе с безводными, которые получают нормальные люди, работающие в условиях, минус сто восемьдесят кровных рублей, уплаченных за питание и дорогу, и опять-таки минус двадцать четыре дня честно заработанного отпуска. Кто и какими коврижками меня сюда заманил? Романтикой? Так она кончалась в первый же день плавания. Романтика — создание нежное, утонченное, бытовизма не любит. Ей пустые болтанки на морской воде да боль от ожогов по всему телу противопоказана. Она хороша дома, возле телевизора, когда грелка под ногами и форточка на запоре. Тогда после второго ужина хоть на Эверест… А здесь жара да мокрота, и только. Что ж, каждого, кто неделю в мокрых штанах просидел, романтиком называть? Так тогда, извините, до двух лет мы все романтики. Какая прелесть в том, что я надрываюсь дни напролет и не могу быть уверенным, что завтра не будет хуже? Хотя, если честно, я сомневаюсь, что хуже бывает.