Связанный гнев - Павел Александрович Северный

о косяк стукнула, а об раму, а он, не устояв на ногах, вместе с ней из окошка в сугроб вылетел. Но в сугробе, окаянный, не остыл, а обратно в сторожку прибег, сгреб самовар да о пол его грохнул. Пимен, увидав такое дело, стал с постели подыматься. Но я решила своим умом его в драку не пускать. Сама знаешь, какая в нем сила, когда распалится. Встала промеж них и ору. Чего ору, сама не знаю, но только во весь свой голос. Тут опять зачалось. Купец переколол всю посуду, стянул с ноги второй пим и им меня по голове огрел. Вот тут уж, прости меня, Господи, не стерпела и звякнула его по циферблату. Раз, два, а третий удар угодил ему по глазу и от него разом сел на пол…

– Все?

– Погоди, Анна Петровна! Распалилась я к здоровью, но сидячего бить не стала, а чтобы остудить кровь – пимы его в печь кинула. Зря, конечно. Потому пимы не повинны. Но понимай, что спалила обутки купеческие.

– С рукой что?

– Он укусил, когда за ворот его сгребла. Потом купец стал реветь, конечно, от обиды, что его баба одолела. Пимену недужному это надоело, и велел к тебе его везти.

– Ямщик где обретался, когда дрались?

– Он разом из сторожки вышел. Мужик тихого нрава. Вот теперь, кажись, все. Чего велишь с ним делать?

– Да ничего! Ступай отдохни. Как купца расписала – не больно хвастайся.

– Поняла, – взглянув на купца, Клава направилась к двери на кухню.

– Погоди! Скажи Семеновне, чтобы пару валенок принесла. Новые пусть несет.

– Черные у него были.

– Какие есть.

После ухода Клавы, Кустова спросила купца:

– Сейчас домой покатишь аль отдохнешь малость? Облик у тебя не больно привлекательный. В другой раз на чужом прииске не станешь величать себя хозяином.

– Чей прииск? Лукерьин он. Муж я ей. Значит, хозяин на нем.

– Мой прииск. Анны Кустовой. Откупила его от Лукерьи.

Купец вскочил на ноги. Растеряно глядел то на Анну, то на жену.

Взял в руку стакан с чаем:

– Выходит, ты, гадина…

– Потише! Не позабывай, что у Анны Кустовой в горнице дышишь.

Купец залпом выпил чай и сел на стул:

– Жизнь мою разрушила. Мало тебе моего горя, так стала добро разматывать, змея подколодная. Жаль мою грудь, жаль до смерти.

Анна встала, подошла к купцу. Он протянул к ней руки.

– Молчать буду, только не бей!

– Чего тебя бить. Только разговаривай с женой ладом. Лушу словом не задевай. Со мной обо всем говори. – Скрестив руки на груди, Анна отошла к окну.

– Закон на моей стороне.

– В законе много прописано. Смотри, не обмишурься!

– Бог на моей стороне! Бог с людьми на моей стороне, они мне жену для ответа достанут.

– Бога не вспоминай. Пусть он лучше не знает, что живешь на свете в Шадринске. Люди тебя хорошо знают, а потому сначала пристава спросят, можно ли тебе помочь в таком деле.

– Приставом грозишь? Всех подкупила? На всякого голодной волчицей кидаешься. Да я тебя вместе с приставом за решетку упрячу.

– Не может быть!

Семеновна принесла валенки:

– Вот нашла черные. Кажись, подойдут ему.

– Погоди! Гость больно сердитый. Вели, Семеновна, в Миасс за приставом съездить. Пусть поглядит на него да послушает, как он меня за решетку посадить собирается.

– Погоди, Анна Петровна! Ну обмолвился сгоряча, – виновато выкрикнул купец.

– Ишь ты! Сразу мое имя вспомнил.

– Дозволь, Анна Петровна, с женой поговорить наедине.

– Не о чем мне с тобой беседовать.

– Прости меня, Лушенька, в остатний раз!

– Поезжай домой! Не вернусь к тебе.

– А Господь? Он нас соединил навек. Кольцо у тебя на руке.

– Возьми! – Лукерья сняла кольцо с пальца и положила на стол.

– Накажет тебя за такое Господь.

– Наказал уж, отдав тебе в жены.

– Не свои слова говоришь, Лукерья. Одумайся! Она тебя греховностям обучила. Обе на меня встали. Обе на одного беззащитного!

– Аннушка! Дай ему пятак за купецкий балаган, да и пускай уматывает с заимки. Представляет-то уж больно не интересно, – сердито сказала бабушка Семеновна и ушла в кухню, хлопнув дверью…

2

Над Тургояк-озером весенний закат плавил медь. Небесные краски во всех переливах отражались в полыньях у берегов с остатками еще недавно таких глубоких сугробов, источенных солнечными лучами и загрязненных. Из-под них стекали в озеро мутные и прозрачные ручейки.

Уже начинал дуть ветерок, набирая силу, чтобы после заката остановить до утра кипучую суетность вешних вод.

Берегом шли Анна Кустова и ее муж Петр. Тропа извивалась по сосновому бору, в котором влажные набухшие от стаявших снегов хвойные настилы переползали узловатые корни.

Петр Кустов приехал вчера после полудня. Встреча супругов прошла с виду просто. Петр поцеловал Анну в правое плечо, она провела рукой по его голове. Потом долго не отпускали руки после крепкого пожатия. Встреча обоих так взволновала, что не сразу нашли слова для разговора. Говорили, сбиваясь с темы, позабывали, что уже несколько раз справлялись о здоровье, не в состоянии оторвать глаз друг от друга. Вечером она старалась не оставаться с Петром наедине, была рада, что бабушка Семеновна занимала его рассказами о старых годах, потом Лукерья Простова привела из девкиного барака Амине, и та допоздна пела под гитару башкирские и русские песни. Анна все время боялась, что Петр начнет говорить об их прошлой оборванной семейной жизни. Ночью Анна почти не сомкнула глаз и только утром перестала пугаться оживших воспоминаний, а на закате позвала Петра на прогулку, дав ему возможность остаться с ней наедине и расспросить обо всех годах, прожитых врозь.

Долго-долго шли молча. Петр поглядывал на Анну, а когда она оборачивалась на его взгляд, то отводил глаза в сторону. Поднялись на косогор. Анна остановилась. Их взгляды встретились, и Петр, не отводя глаз, спросил:

– Не стыдно тебе?

– Нет.

– Вот гляжу на тебя, и будто совсем ты прежняя, Аннушка.

– Седая уж.

– Глаза прежние.

– Петр!

– Что?

– Погоди! Вот ведь до чего растерялась от встречи с тобой, что только утром разглядела, что волосы у тебя начисто белые.

– Память о тебе их отмыла.

– И я о тебе помнила. Бывало, на старательстве до того устану от песков, а заснув, тебя во сне вижу. Только недавно стала тебя забывать, так ты сам приехал.

– Дорога ты мне, Аннушка! Жил любовью к тебе. А как долго искал тебя… Нашел под конец, да видно, только чтобы опять потерять.

– Ты лучше скажи, дочь у нас какая?

– Славная барышня! На курсах уже год проучилась. Характером в тебя. Гордая. А уж своенравная – не