Робер Мерль - Остров

— Точка зрения эгоиста, — взорвался Парсел, — и, поверьте мне, она чревата самыми серьезными последствиями.

— Чревата или нет, зато моя собственная, — беззвучно рассмеялся Маклеод, сморщив лицо, особенно похожее сейчас, при свете факелов, на череп, и охватил руками костлявые колени. — А насчет эгоизма это вы верно сказали, Парсел, я никого не боюсь. А уж этих джентльменчиков тем более, — добавил он, обводя рукой всех собравшихся. — Эгоисты! Все эгоисты, все, до последнего! И против вашего предложения, Парсел, проголосует большинство этих самых эгоистов.

Он сделал паузу и, все так же улыбаясь, проговорил:

— Кто просит слова? — И, не дождавшись ответа, добавил: — Ставлю на голосование. Кто против?

Он поднял руку. Его примеру тут же последовал Хант, затем Смэдж и наконец Джонсон. Уайт не шелохнулся. Сторонники Маклеода удивленно взглянули на метиса. Не опуская поднятой руки, Маклеод повернул голову влево и тоже уставился на Уайта. Уайт спокойно выдержал этот взгляд, потом неторопливо отвернулся и вперил в пространство свои черные, узкие, как щелки, глаза.

— Я воздерживаюсь, — произнес он мягко и певуче.

— Воздерживаешься? — яростно протянул Маклеод, все еще не опуская руки; его серые маленькие глазки метнули молнию.

— Напоминаю вам, — решительно заявил Парсел, — вы не имеете права оказывать давление на собрание и, следовательно, на Уайта, равно как на Ханта и Джонсона.

— Никакого я давления не оказываю, — не сдержавшись, крикнул Маклеод.

Хотя Уайт воздержался, все равно победа осталась за ним, Маклеодом. У него четыре голоса. У Парсела — три. Но тем не менее заявление Уайта насторожило — шотландца. Значит, не так — то уж надежно его войско… Он опустил руку, но по-прежнему глядел на Уайта.

— Я с тобой не согласен, — проговорил, почти пропел Уайт.

Лицо его было безмятежно — спокойно, руки скромно сложены на груди, говорил он вежливо, с какой — то непоколебимой кротостью.

— В таком случае вы должны голосовать со мной, — произнес Парсел.

Уайт не ответил. Он уже сказал то, что думал. И больше ему нечего было сказать.

— Вот так сюрприз! — шепнул Бэкер, нагнувшись к Парселу.

— Не такой уж неожиданный, — в тон ему ответил Парсел.

— Четыре против, — объявил Маклеод. — Один воздержался.

Предложение Парсела отклоняется.

Но по поведению Маклеода чувствовалось, что поступок Уайта лишил его прежнего апломба.

— Парсел, — буркнул он, — передайте треуголку Джонсу.

Пора браться за дело, если мы не собираемся здесь ночевать. Джонс сначала стал на колени, потом сел на корточки я поставил треуголку на голую ляжку. Только он один из всех англичан носил парео, и, откровенно говоря, только его нагота могла выдержать сравнение с наготой таитян, которым он уступал лишь в росте. На «Блоссоме» он был самым молоденьким после Джимми — ему только что исполнилось семнадцать лет, — и на стройном, атлетическом, гибком теле гордо сидела голова с коротко остриженными белокурыми волосами. Нос у него был вздернутый, короткий, весь в веснушках, а подбородок, не знавший бритвы, круто выступал вперед, словно все еще продолжал расти. Синие, фарфорово — синие глаза, похожие на глаза покойного юнги, пристально смотрели на собеседника. Но он был мужественнее и напористее, чем Джимми. Прекрасно сознавая свою силу, он то и дело напруживал мускулы груди, стремясь придать себе более внушительный вид, а возможно, просто из мальчишеского кокетства.

— Ну, долго ты еще будешь копаться? — крикнул Маклеод. Джонс прижал левой рукой треуголку к боку, а правой стал перебирать бумажки. Он волновался, не решаясь приступить к жеребьевке. Боялся, что первый же британец, чье имя он назовет, потребует себе его Амурею. Когда мятежный «Блоссом» пристал к Таити, Джонс впервые познал любовь в ее объятиях. Ей только что минуло шестнадцать. Ни на Таити, ни на борту «Блоссома» Джонс не хранил ей верности, но, когда новизна побед приелась, вернулся к своей первой любви. И со времени высадки островитянам повсюду попадалась эта парочка — Джонс держал Амурею за руку, оба торжественные и очень наивные.

— Чего же вы ждете? — обратился к нему вполголоса Парсел.

— По правде говоря, боюсь, — признался Джонс. — Чертовски боюсь. А вдруг они уведут у меня Амурею!

— Да полноте, — улыбнулся Парсел, — ставлю шиллинг, что она достанется вам.

Порывшись в кармане, он вытащил шиллинг с пробитой дыркой и швырнул его наземь к ногам Джонса. Юноша как завороженный смотрел на монету.

— Ну, начинай, — сказал Бэкер, сидевший по другую сторону Парсела, и, упершись ладонью о траву, нагнулся, чтобы лучше видеть своего шурина.

Джонс вытащил бумажку, развернул ее, наклонился поближе к факелу и прочел сначала про себя написанное имя. Потом громко проглотил слюну, широко открыл рот и только после этого крикнул:

— Джонс!

И оглянулся с таким ошалело — наивным видом — вытащить первым собственное имя! — что все присутствующие, за исключением Ханта, так и покатились со смеху.

Джонс расправил плечи, давая понять, что не потерпит насмешек. Но, несмотря на свою воинственную осанку, он весь как — то внутренне обмяк и был так взволнован, что не мог выговорить ни слова.

— Ну?! — буркнул Маклеод. — И это все на сегодняшний вечер? Заметь, сынок, ты первый можешь выбрать среди двенадцати женщин. Только постарайся побыстрее взвесить все за и против.

— Амурею! — выдохнул Джонс.

И, сведя брови над вздернутым носом, он боязливо оглядел сидевших кружком матросов, стараясь угадать по выражению лица того, кто из них посмеет оспаривать его выбор.

— Возражений нет? — спросил Маклеод, потрясая, как дубинкой, концом веревки. Затем закинул ее за спину, подождал несколько секунд и с размаху ударил веревкой по земле у самых

Он не докончил фразы, словно ему противно было договорить

— Принято!

— Амурея! — с трудом выдавил из себя Джонс и оглянулся.

Амурея тотчас же появилась на его зов, смело вошла в освещенный факелами круг, с улыбкой опустилась на колени рядом со своим суженым и взяла его за руку, тоненькая, хорошенькая. В лице ее было что — то ребячески наивное, роднившее ее с будущим танэ. Джонс расслабил мускулы и шумно, даже с присвистом, выдохнул воздух. Он весь как — то поник, втянул грудь и искоса восхищенно посмотрел на Амурею. Она была здесь! Она была его! От счастья он, казалось, вот — вот взлетит в воздух. Перед ними обоими впереди целая жизнь, и не было и не будет ей конца.

— Если ты не отпустишь лапку твоей индианки, — с издевкой крикнул Смэдж, — то жребий тянуть придется кому — нибудь другому.

Джонс вынул из треуголки бумажку.