Виктор Сафронов - Алмазная цепь

До момента захлопывания за спиной двери Алла держалась хорошо, а потом кроха-дочка, возьми да спроси: «А когда папа приедет?»

Она, брык в обморок. Меня, соответственно, качнуло в другую сторону. Конечно, при огнестрельных ранениях или, там, при переломах конечностей, я мог оказать первую помощь, не ванёк-валенок. А здесь оплошал.

Стою над ней, смотрю оторопев и начинаю что-то нечленораздельное мычать. Пытаюсь разводить беспомощно руками, как-будто оправдываюсь… Еще незадача, во время падения, Алла ударилась головой о косяк двери и видно рассекла кожу.

В чувство меня привел вид крови вытекающей из под ее головы. Хошь не хошь, а пришлось начинать резво скакать и приступать к активным действиям.

Рот в рот, провел процедуру искусственного дыхание. Поднял голову. Прислушался к ощущениям, процедура понравилась.

Оглянулся. Рядом стоит маленькая девочка. Дрожит подбородком, что для меня ничего хорошего не предвещает и смотрит, что это такой чужой дядя, делает с ее мамой.

Вспомнил, что в заветном чулане, видел достаточно много бутылок. Голыми руками, аки Геракл-воитель, совершил подвиг — отодрал доску. Схватил бутылку, оказавшуюся шустовским коньяком, налил ей полбаночки из под майонеза. Влил в рот… Любовь-морковь… Она губы облизала и как бы пришла в себя.

Дала волю слезам. Это уж, как в таких душещипательных сценах водиться. Я, в качестве «рыцаря — чего изволите-с», с початой бутылкой в руках, дурень-дурнем стою рядом. Жду-с…

Малютка-дочка, увидев, что мама рыдает, перестала дрожать подбородком. Широко открыла рот, тщательно отдышалась, набрала в легкие побольше воздуха и заголосила так, что у меня уши заложило. Квартирка-то пустая, акустика великолепная.

Ничего другого не придумал, как взяв их обеих в свои объятия отнес на персональный, видавший виды надувной матрас. Поставил рядом бутылку. Не жалко, только лечись и не плачь. Перевязал ей кое-как голову. По моему разумению сделал все правильно.

Алла чуть успокоилась, погладила меня по шершавой щеке, у меня от счастья «клыки затупились и запахло ромашками».

«Вы, — говорит. — Добрый. Вот деньги, какие-то бумаги из сейфа мужа, посмотрите. Боюсь, что из-за них… Решите сами, что с ними делать.»

Очень я удивился, когда она о своем супруге говорила, как об ушедшем в безвозвратную даль. Я еще ничего не сказал, а она уже все поняла.

Прибрал я увесистый портфельчик туда, где хранил сокровища старьевщика. Сам, будучи на общественных началах Иванушкой-дурачком, пошел принимать водные процедуры. Хотелось стать таким молодцом, «что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать, ни пером описать…»

Вполне понятно, что проще было Сивке-бурке, вещей каурке в ухо залезть и выбраться красавцом, но не было ее под рукой, не было… Пришлось под душем, при помощи «Земляничного» мыла, самому карячиться.

До крови драил вонючее тело мочалкой. Остервенело чистил зубы, сломал щетку… и думал. (Вот же человеческие слабости, прости господи, чуть приперло, а он сразу хватается думать.)

Познание нового берега, забота о чужих людях.

Мне не хватает времени для своих, самых родных, а здесь еще красавица Алла с ребенком. Не знаю, сколько годков дочери, но оказалось, что она умеет говорить. Детский голосок и прервал мои опасные упражнения с разумом.

- Мама, — говорит девочка негромко, но в пустой квартире прекрасная акустики. — Дай, пожалуйста, булочку…

Мама, всхлипывая, начала что-то ей успокаивающее шептать, а я умилился: «Какая культурная девочка.»

По правде сказать, этап умиления, закончился так же быстро, как и начался. Глянул по сторонам. Тот еще вид: пыль, грязь, окурки… Очень мне все это не понравилось. Не говоря уже о том, что из-за безнадежного голода и маломальских перспектив пожрать, даже мыши с тараканами покинули это гиблое место. А здесь ребенок.

Ремонт и не начинался. Вчера ведь только уехал. Всюду тлен, прах, глумление над гигиеной… и еще… мерзость запустения. Вода на кухне из крана, так грозно капает, будто отсчитывает последние минуты жизни и дом с минуты на минуту взлетит на воздух…

Что я с ними буду делать? В таких условиях могут находиться только особи, любящие и понимающие толк в экстремальном туризме. Этим изысканным девочкам, доказывать на деле теорию Дарвина, по поводу выживания сильнейшего, нет никакой необходимости.

Больше меня взволновало то, что перед выездом на работу, в помещении окурков не было. Кто-то же их принес. Да и приклеенный к входным дверям волосок, был отсоединен.

Повздыхал для вида и с виноватым видом отвел маму с дочкой в соседний дом. Передал на попечение бабушкам, которым доплачивал персональную пенсию из собственного кармана. Это я к тому, что имел право. Покопался в ванной комнате за сливным бочком унитаза, достал упаковку ненавистных долларов… Вынул, сколько там, полагается… И их бабушкам.

Я не мог знать, сколько времени придется потратить на то чтобы прятать мамашу и дочь ея. Зато знал, что это необходимо. По крайней мере Алла, видела и слышала нападавших, значит свидетель. Свидетелей оставляют живыми, только по недосмотру или чьей-то оплошности… Последнее утверждение, так же очень хорошо подходило и ко мне. А что, лично со мной может случиться через полчаса и куда через час, меня забросит судьба? Вопрос? То-то же.

Дежурная «Арина Родионовна» была определена. Комната и удобства выделена. Бабульки, поджав губы, успокоили меня, что все будет в порядке.

Им очень хотелось услышать детальные подробности истории о низости морального мужского падения, о том, как негодяй и мерзавец, бросает на произвол судьбы и откупается от своей крали с ребенком…

Нет, ничего не объясняю. Остаюсь грустным, по-прежнему серьезным и загадочным.

Веду бабу Нюсю в ванную комнату, по дороге подозрительно оглядываюсь. Запустив посильнее водную струю и прижав палец к губам, тяжело дышу ей в ухо: «Более подробно объяснить ничего не могу. Этих, красавиц следует тщательно спрятать. Им грозит смертельная опасность. Тем более, что несколько часов назад у них, убили отца и мужа…»

У Анны Куприяновны, от серьезности положения, глаза становятся, чуть шире, суше и строже. Выйдя из ванной, баба Нюся, решительно, как дежурный фельдмаршал, собирает военно-хозяйственный совет.

Скромно потупясь, я стою в коридорчике, жду окончательного их решения, решения похожего на приговор умудренного опытом синклита поколений.

Не веря до конца в то, что я рассказал, махнув рукой и буркнув на прощание: «не волнуйся», меня, тем не менее отпускают… Вернее, упирая в спину свои твердые кулачки, решительно выпроваживают из квартиры.