Том Харпер - Книга тайн

Я мысленно перенесся в монетный двор отца, представил себе поток монет, струящийся на весы. Принцип совершенства не превратил свинец в золото в Париже. Я был убежден, что в Штрасбурге с помощью бумаги мы достигнем большего.

— Например, слова Господа.

Драх так фыркнул, что вино брызнуло у него из носа. Он посмотрел на меня проницательными глазами, словно спрашивая себя, не ошибся ли во мне.

— Библию?

— Индульгенции.

Это удивило его. Он откинулся к спинке стула, взвешивая услышанное. Даже когда он погружался в свои мысли, лицо его было живее, чем лица большинства людей.

— Индульгенции — это чеки, — сказал он наконец. — Расписки, которые церковь продает тебе в подтверждение того, что ты приобрел искупление грехов. В этом нет красоты.

— В одной индульгенции красоты нет, — согласился я. — Но в тысяче совершенно одинаковых…

— В тысяче, — повторил он, оценивая это число.

— С помощью твоего искусства.

— Это будет одна страничка.

— Стандартный текст.

— Мы оставим место для имени и даты.

— И цены. — Лицо у меня горело от возбуждения. Я чувствовал себя так, словно подобрал ключ к замку. Я никогда еще не находил такого быстрого понимания в ком-либо.

— Недостатка в клиентах у нас никогда не будет.

— Если только Господь Своей милостью всех нас когда-нибудь не приведет к совершенству.

Это мое глубокомысленное замечание разрушило очарование и заставило Драха еще раз оценивающе посмотреть на меня.

— Идеальный мир будет непривлекательным местом. И гораздо менее прибыльным.

— Конечно, — запинаясь, проговорил я. Мне хотелось лишь одного — вернуть свет на его лицо. — Я только хотел сказать…

Он остановил меня, показав рукой в дальний угол комнаты, где женщина наклонилась, наливая вино сидящим за столом торговцам и батракам. При этом ее прелести обнажились — грудь, висевшая чуть не до пупа, в вырезе платья почти такой же глубины. Густая красная пудра придавала ее щекам сходство с плохо оштукатуренной стеной.

— Пока есть женщины вроде нее и мужчины вроде этих, мы будем богаты.

Я, сотрясаясь от отвращения, не сводил взгляда с проститутки. Контраст с Драхом — с его гладкой кожей, живостью, иронией — был разительный. Я понял, что он смотрит на меня, как священник на исповеди. Я состроил на лице серьезное выражение и попытался придумать замечание, которое прикрыло бы мои мысли. Драх покачал головой, словно предвидел мои следующие слова и хотел избавить меня от неловкого поступка. Он протянул руку и накрыл мою ладонь своею.

— Твоя тайна в безопасности.

Он рассмеялся, видя смущение в моих глазах.

— Твое предложение. Это план гения.

— Карты… — возразил было я.

— Карты были только началом. Я продал их богатым игрокам. Этот рынок ограничен. А с индульгенциями нашим рынком станет весь мир. И люди будут покупать их снова и снова, пока будут грешить.

Наши колени столкнулись под столом. И тогда я понял, что, пока мы с Каспаром Драхом будем вместе, недостатка греха в мире не предвидится.

XXIX

Париж

Институт Жоржа Саньяка занимал комплекс невысоких бетонных зданий на западной окраине Парижа. Пластиковые жалюзи закрывали почти все окна; те же немногие, за которыми горел свет, светились, словно экраны телевизоров. На одном из подъездных пандусов гоняла на скейтбордах группа подростков, кроме которых тут никого не было видно.

Ник и Эмили остановились перед одним из зданий и нажали кнопку звонка с надписью «ВАНДЕВЕЛЬД». Пластиковый корпус домофона был расколот, динамик заглушен скопищем выцветших стикеров, рекламирующих андерграундные оркестры, радикальных политиков, авангардное искусство или просто прославляющих анархию.

— Oui?

Эмили подалась к стене.

— Профессор Вандевельд? Это доктор Сазерленд.

Громкоговоритель издал звук, похожий на жужжание.

Дверь с щелчком отворилась.

— Venez.

Лифт не работал, и им пришлось подниматься пешком. Кабинет профессора Вандевельда находился на четвертом этаже в конце длинного коридора, устланного линолеумом, который не менялся, вероятно, со времени постройки этого здания. Они постучали. Бодрый голос пригласил их войти.

Они оказались в просторном кабинете. Слева из широкого окна открывался мрачный вид на точечные дома с зарешеченными окнами. В кабинете стоял стол с фанерной столешницей, забросанный бумагами, на стене доска, исписанная полустертыми уравнениями, у стола два низких стула. Из дыр в сиденьях торчал желтый поролон. Единственным украшением был постер на стене — страница из иллюстрированного манускрипта, — рекламирующий давно закончившуюся выставку в Лувре.

Профессор Вандевельд встал и обошел стол, чтобы пожать им руки. Он был высок, крепкого сложения, одет в вельветовые брюки и синий свитер с закатанными рукавами. Если бы не очки в серебряной оправе, то Ник сказал бы, что перед ним рыбак, а не физик.

— Эмили Сазерленд, — представилась Эмили. — А это мой помощник Ник.

Вандевельд включил чайник, примостившийся на сером каталожном шкафу, пригласил их садиться.

Эмили села на стул, закинула ногу на ногу.

— Спасибо, что согласились принять нас без предупреждения, к тому же в субботний день. К сожалению, мой имейл так до вас и не дошел.

Вандевельд вытер ложку о свой свитер и открыл банку «Нескафе».

— Ca ne fait rien. Я так или иначе здесь. А вы приехали из такой дали — из Метрополитен-музея в Нью-Йорке.

— Я читала много ваших статей. — На самом деле надергала из Интернета в кафе и просмотрела за чашкой эспрессо. — Но мой коллега пытался понять суть процесса.

Ник извиняюще улыбнулся, словно говоря, что ни в чем Вандевельда не обвиняет.

— Я подумала, может, вы могли бы ему объяснить…

— Конечно. — Профессор встал и через боковую дверь провел их простую комнату без окон. — Вот здесь у нас протонный миллианализатор.

Прибор был похож на какую-то штуковину из кабинета дантиста: белые металлические трубки торчали из стены и потолка, сходясь в сопло, направленное на стальной пюпитр. Пучок толстых кабелей змеей уходил от этой штуковины к компьютеру на столе у стены.

— То, что мы делаем, называется РЭСИЧ — методика рентгеноэмиссионной спектроскопии, индуцированной частицами. — Все слова он произносил подчеркнуто медленно, отчего из-за его акцента они стали почти неразборчивы. — Она была разработана в Сан-Диего в восьмидесятых годах двадцатого века. Вы выстреливаете пучком протонов по трубе — вот этой — в исследуемый объект. В моем эксперименте таким объектом является страница из книги. Протоны проходят через страницу, ударяют по атомам, разрушают их, высвобождая рентгеновское излучение, которое мы и измеряем флуороскопической системой.