Гевин Экстенс - Вселенная против Алекса Вудса

СВЯТАЯ ЦЕРКОВЬ КУРТА ВОННЕГУТА

Это книжный клуб для всех, кого интересует: мораль, экология путешествия во времени,

жизнь на других планетах, история XX века,

гуманизм, сатира и прочее

Звоните Алексу Вудсу: *****_***_***

(Вместо звездочек, как вы догадываетесь, был указан мой домашний телефон, но здесь я его не привожу, чтобы всякие дураки не названивали.)

Первые заинтересовавшиеся проявились через неделю. Их было двое: Джон и Барбара Блессид. Эта фамилия означает «блаженные» — ну, помните, в Библии: «Блаженны кроткие…» и все такое. С учетом названия клуба совпадение вышло забавным, о чем Барбара первым делом мне и заявила по телефону.

Барбара и Джон преподавали в школе, правда, не в Асквите. Джон — невысокого роста, с тихим голосом — был учителем физики в Уэллсе; Барбара — на пару дюймов выше мужа, учила детей математике, страдала бессонницей и помнила число Пи до сотого знака после запятой. Вы, наверное, знаете, что число Пи обозначает отношение длины окружности к ее диаметру и равняется примерно 3,14159. Это число невозможно записать целиком, потому что оно бесконечное. Большинство людей, если не может заснуть, считает овец. А Барбара вспоминала число Пи.

Чету Блессид интересовали путешествия во времени. Джон собирал статьи и научные публикации по этой теме. Именно он позже объяснил мне, что на субатомарном уровне перемещение во времени давно считается рядовым физическим явлением. Но когда мы переходим на макроскопический уровень и имеем дело с такими объектами, как человек или космический корабль, то тут — и с этим согласно большинство физиков — законы природы как будто вступают в сговор, чтобы путешествие во времени так и не перешло из области теоретических рассуждений в область практики. По поводу времени Джон придерживался следующего мнения: «Мы не знаем, что такое время, но в любом случае оно не то, что мы о нем думаем». И эту точку зрения он разделял не только с Куртом Воннегутом, но и со Стивеном Хокингом. Как только физики разработают теорию всего, утверждал, в частности, Джон, понятия времени и пространства утратят значение фундаментальных, хотя, конечно, будут продолжать использоваться в повседневной жизни, когда надо договориться о встрече или сходить в магазин.

Разумеется, при том первом разговоре я ничего этого не знал, да и разговаривал не с самим Джоном, а с его женой. Она сказала:

— Мистер Вудс, простите за бестактность, но этот вопрос не дает моему мужу покоя с тех пор, как он увидел ваше объявление. Мне бы очень хотелось помочь ему разрешить эту загадку. Вы тот самый Алекс Вудс?

Я сперва опешил, но довольно быстро нашелся.

— Есть вероятность, что я тот самый Алекс Вудс, — ответил я осторожно. — Но все зависит от того, какого конкретно Алекса Вудса имеет в виду ваш муж.

Барбара прочистила горло и продолжила:

— Наверное, это глупо, но мой муж вбил себе в голову, что Алексом Вудсом звали мальчика, в которого попал обломок метеорита в Уэллсе. Вы не могли не слышать эту историю, о ней писали все газеты. Я ему сказала: Джон, даже если ты правильно запомнил имя…

— Это был я.

На пару секунд в трубке настала тишина. Потом до меня донеслись невнятные звуки: Блесседы что-то обсуждали. Наконец снова раздался голос Барбары:

— Простите еще раз за бестактность, Алекс, но сколько вам лет?

— Почти пятнадцать, — отозвался я. — Но по начитанности я старше.

Это была не шутка, а констатация факта, но Барбара Блессед почему-то расхохоталась.

Потом я записал ее мейл и сказал, что, как только мы определимся с датой первого собрания, я им сразу сообщу. И заодно пообещал принести свой железоникелевый камень.

Через несколько дней мне удалось завербовать в клуб еще одну библиотекаршу — Софи Хэйнс, пятидесятипятилетнюю даму с волосами цвета графита. Из всех сотрудников Гластонберийской библиотеки она казалась мне самой невозмутимой. Брюкам она предпочитала длинные мягкие юбки или платья, делавшие ее походку особенно плавной. Софи любила сложные кроссворды и поэзию Уильяма Блейка — это обнаружилось как-то вечером, когда она пришла в читальный зал выпить чашку чаю, а я сидел там в мягком кресле с томиком Эмили Дикинсон. Уильям Блейк был не только поэтом, но и художником. Это он написал знаменитые стихи про тигров:

Тигр, о тигр! кровавый сполох,Быстрый блеск в полночных долах,Устрашительная стать,Кто посмел тебя создать?[4]

Стихи мне ужасно понравились. Когда Софи Хэйнс дала мне их прочитать, я признался, что не все могу себе представить, но сердце у меня забилось чаще. Это верный признак, что я понял стихи правильно, ответила она. У тигра есть клыки и когти, которыми он способен разодрать человеческую плоть с той же легкостью, с какой мы чистим банан, и Уильяма Блейка поражало, что милосердный Создатель мог сотворить такое жестокое чудовище. Софи попросила обратить особое внимание на предпоследнюю строфу:

А когда ты в ночь умчался,Неужели улыбалсяТвой создатель — возлюбяИ ягненка, и — тебя?

Как раз это я понимал очень хорошо. Я в ответ предложил Софи Хэйнс открыть страницу 159 «Завтрака для чемпионов», где Курт Воннегут примерно о том же размышляет после встречи с гремучей змеей.

«Создатель вселенной приделал погремушку на хвост этой змее. Кроме того, Создатель сделал ей передние зубы, похожие на шприцы, наполненные смертельным ядом. Трудно мне иногда понять Создателя вселенной».[5]

После того разговора я был уверен, что Софи в наш клуб привлекло именно слово «светская». Она была то, что называется «светский гуманист», то есть считала Бога, дьявола, рай и ад выдумками, но полагала, что это не отменяет возможности (скорее наоборот) существования этического кодекса, основанного на общечеловеческих ценностях и рациональном знании, а не мифологии и суевериях. Курт Воннегут тоже был светским гуманистом, как, впрочем, и я, хоть я и не подозревал об этом до похорон пса мистера Питерсона. Я просто не знал, кто я — в отличие от Софи Хэйнс, бывшей христианки, сознательно отказавшейся от веры в Бога в 22 года, когда она прямо в свой день рождения угодила в больницу с аппендицитом. Человеческий аппендикс — такая штука, которую здравомыслящий, добрый и умелый дизайнер не стал бы проектировать.

Приближалось открытие клуба, но многие детали оставались непроясненными. Например, мы договорились, что прочтем всего Курта Воннегута — четырнадцать книг за четырнадцать месяцев, — но в каком порядке? Эта в общем-то пустяковая проблема ставила меня в тупик. Поначалу я планировал придерживаться хронологии создания романов и двигаться от «Механического пианино» к «Времетрясению». Но потом сообразил, что начинать знакомство с Воннегутом с «Механического пианино» вряд ли разумно: роман написан в традиционной манере, у него довольно запутанный сюжет, в нем масса описаний, но мало юмора и авторских отступлений. Одним словом, вещь для Воннегута не совсем типичная.