Гвианские робинзоны - Луи Анри Буссенар

имущество этого большого семейства было практически ничтожным, перечислять тут почти что нечего. В отличие от их собрата и предшественника, легендарного Робинзона Крузо, у них в распоряжении не было севшего на рифы судна, в котором бы оказались жизненно необходимые вещи. Корабль — это целый мир, где есть все. Содержимое его трюма — настоящая удача для потерпевших кораблекрушение.

Как ужасно по сравнению с последними положение тех, кто нуждается в самых элементарных вещах и оказывается куда беззащитнее людей доисторических времен, обладавших хотя бы примитивными орудиями и утварью. Не будем забывать, что из восьми беглецов четверо были совсем маленькими детьми. А еще — женщина и калека, бедный старый негр. На первое время у них была кое-какая одежда и немного белья, два мачете, топорик и мотыга без ручки — жалкие обломки, уцелевшие после пожара в хижине, да двуствольное ружье, подарок голландского капитана. Что до боеприпасов, то они свелись к двум килограммам пороха, что должно хватить примерно на четыреста зарядов, и небольшому количеству дроби.

Все придется делать самим, изобретать и справляться своими руками. Робен был полон надежд. А Николя и вовсе ни в чем не сомневался. Хотя в действительности ситуация оставляла желать лучшего.

Лодка резво скользила по спокойной воде ручья, который вился меж зеленых стен, как по дну пропасти. Время от времени вокруг вспархивали птицы: крупный тропический зимородок величиной с голубя бросился прочь с резким прерывистым криком; колибри, охотясь за насекомыми, жужжали, сверкая, как солнечные зайчики; птицы-дьяволы{172}, крикливые и фамильярные, как сороки, но черные, как дрозды, летали вокруг с громким щебетанием. Вот большой пучок разноцветных перьев тяжело пролетел над прогалиной, испуская оглушительные крики: «Ара… Ара… Арра!» Полагаем, что нет необходимости приводить название этой птицы. Одинокая выпь в зарослях тянула свои четыре ноты — до, ми, соль, до — с невероятной верностью октаве. Кассик{173} оглашал берега ручья жизнерадостной песней. Пересмешник разражался приступами саркастического хохота. Макаки{174} и сапажу{175} корчили рожи, уцепившись хвостами за ветви. И все это под сверлящие, скрипящие, пронзительные звуки, которые извлекали из своих надкрыльев миллионы цикад, кузнечиков, сверчков и саранчи.

Справа и слева расстилались все чудеса тропической флоры. Здесь было много света, достаточно воздуха и сколько угодно самых разных цветов. На фоне длинных и широких листьев барлуру, стебли которого покрывали берега, в глаза бросались восхитительные цветки геликонии{176} с чередующимися лепестками, отливающими пурпуром; великолепная pachira aquatica{177}, или дикое какао, названная так из-за сходства ее плодов с плодами культурного какао, возвышалась над здешней чуть солоноватой водой. Путешественники не могли налюбоваться восхитительными цветами со множеством тычинок тридцати и более сантиметров в длину, бархатистых, шелковистых, тонких, с легчайшим пушком, образующих султаны цвета серебра и коралла. А эти колоссы, как, например, вапа{178} с красными цветами, собранными в метелки, пылающие, как плюмажи на шлеме кирасира; зеленый эбен, покрытый золотыми лепестками, скрывающими листья, как волосы баядерки прячутся под блестящими цехинами; кайеннский гваяк{179} с ароматными бобами, минкуар{180} с ажурным стволом, похожим на переплетение звеньев цепи, исикье{181} с бальзамическими выделениями, куратари{182} (couratari guyanensis) с изящно округленной кроной и крупными серебристыми цветами, окаймленными пурпуром, растущими целыми гроздьями, с деревянистыми плодами довольно странной формы, которая напоминает большой гвоздь, отсюда их народное название — гвоздь Иисуса Христа. Панакоко{183} с гигантскими «аркабами», гвианские кедры, акажу, сассафрас{184}, симаруба, гриньон, вакапу{185}, розовое дерево, фиолетовое дерево{186}, карапа{187}, купи{188}, курбариль{189}, генипа, мао{190}, боко, анжелик, буквенное дерево, сатиновое дерево{191}, баго{192}, мутуши{193}, мария-конго{194}, канари-макак{195} и так далее и тому подобное… И кто знает, что еще!

Все эти великолепные растения, теснясь на земле, переплетались кронами, их опутали лианы и покрыли растения-паразиты. Казалось, они гнулись под весом захватившей их посторонней растительности. Орхидеи, бромелиевые и ароидные, цепляясь за ветви, карабкаясь по стволам, заполняя трещины коры, демонстрировали фантастические оттенки своей неисчерпаемой палитры. Ниспадающие пучки кориантесов{196}, фиолетовые с голубыми оттенками цветки жинопеталонов{197}, мелеагрия оплетали древесные стволы изящными обручами стеблей, развесив до самых корней цветы на длинных цветоножках, похожие на бесконечные хвосты райских птиц.

А еще гонгоры{198}, стангопеи{199}, брассии{200}, максиллярии{201}, брассаволы{202}, соперничающие между собой в красоте, блеске и свежести. И бромелия каратас{203} с листьями длиной более двух метров и длинными шипами в виде крючков, настоящими рогатками, висящими в воздухе, барбацения{204} с разноцветными цветами, похожими на фейерверк, тилландсия{205} с шипами, увенчанными красивыми розовыми прицветниками…

Беглый каторжник едва успевал называть очарованным и заинтересованным детям имена всех этих несравненных чудес природы. Каждую минуту он порывался сойти на берег и сорвать несколько цветов, но Казимир и Ангоссо были явно другого мнения. Налегая на весла, они гребли что есть силы, словно стремились оказаться как можно дальше от этого чарующего зрелища. Никакие вопросы и просьбы на них не действовали.

— Надо уходи, — проворчал Ангоссо, от кожи которого шел пар, как от печки.

— Уходи быстро, как кариаку, — подхватил прокаженный.

— Но что случилось? Почему? Мы что, в опасности? Говори же, старина!

— Ай, компе! Болей лихорадка, если не уходи. Это злая место. Здесь все умирай.

Робен содрогнулся. Ему было хорошо известно, что в некоторых местностях болотные испарения таковы, что довольно провести в них несколько часов, чтобы получить приступ злокачественной лихорадки.

Он вдруг действительно почувствовал, что вдыхает неимоверно удушливый, тошнотворный и сладковатый запах разлагающейся растительности. Тяжелый воздух, незнакомый со свежим бризом, был наполнен невидимыми испарениями прибрежного ила, атмосферой, где гибнут люди, но цветы блаженствуют. Эти гнилые земли, сочащиеся одновременно жуткими миазмами и чудесными ароматами, несли только смерть.

Пирога летела по сгустившейся воде, почти стоячей, как в битумном озере{206}, к тому же насыщенной незаметными для человеческого глаза, неощутимыми частицами распада растений.

Как красноречиво выразился великолепный Мишле[10], нерешительность путешественника, вступающего под сень тропического леса, справедлива и закономерна, ведь именно здесь безжалостная природа ведет свой самый жестокий бой, принимая порой самые прекрасные формы.

Опасность, возможно, наиболее велика в девственных лесах,