Сгорая по минутам - Дарья Аркадьевна Егорова

Столько комнат, и все они наполнены не тем, и в каждой есть что угодно, кроме того, что действительно необходимо. Кажется, тот, кто прятал артефакты, оказался существом предусмотрительным. А ещё сильным до чёртиков, иначе как объяснить тот факт, что оно сумело пробраться так далеко, залезло в самую сердцевину переплетения временных линий, миновав целые столетия?

— Я не знаю, что именно происходит, — зашептал Алексей, обхватывая руками плечи Жени, — но я знаю, как мы можем сбежать.

Жене вдруг захотелось расплакаться. Вот так вот просто взять и разреветься ему в плечо. Объяснить, что они-то с Оддмандом, может, и сбегут, а вот он и Соня останутся здесь, превратятся в ничто, лопнут, как воздушные шарики. Потому что туман был уже близко, он облизывал землю рядом с Домом и стучался в окна.

Окна!

— Мы выпрыгнем в окно! — воскликнула девушка. В сознании возникло смутное воспоминание из того же далёкого сна — она стоит в конце коридора, глотая слёзы, и умоляет своего преследователя опустить револьвер. Но он только смеётся, горько и устало, и взводит курок. Выстрел. Она падает вниз, минуя подоконник, и остаётся поломанной куклой лежать в клумбе цветущих маков с пулевым отверстием прямо посередине бледного лба. Изорванное платье разметалось вокруг, саваном укутав её тело. А в Доме вовсю играет музыка, и скрипка снова и снова заводит свои жалобные трели…

— Ты же знаешь, что тебе никуда не убежать! — раздаётся за спинами злой голос. Женя выныривает из наваждения и трясёт Оддманда за рукав.

— Проход!

— Я стараюсь! — огрызается фамильяр. — К окну! Все к окну!

И они снова бегут. Платье — ловушка — лезет под ноги, мешая идти, корсет сдавливает и не даёт вдохнуть, и дыхание сбивается снова и снова, а шаги Кирилла уже так близко. Они грохотом раздаются в ушах, заполняя собой пространство, и услышать хоть что-то кроме не представляется возможным.

Гости продолжают кричать где-то далеко, но тьма съедает их голоса. Беглецы останавливаются в конце коридора — на том же самом месте, у того же окна, — и Оддманд, напряжённый, со вздувшимися венами, нелепый в своём облачении конюха, читает под нос заклинание, собирая магию в кучу. За стеклом вспыхивает слабый свет. Ладони горят — от пореза и от множащихся с невероятной скоростью меток. Время хрустит и рвётся по швам.

Тук-тук. Тук-тук.

Старые часы считают секунды.

Тук-тук. Тук-тук.

— Фрейя! — кричит где-то рядом Соня, и Женя понимает её без слов. Прощание. Хотя бы сейчас им нужно сделать это по-человечески.

— Mon cœur, mon âme…4 — Женя хватает ладони Алексея, заглядывая ему в лицо. — Прости меня за то, что я ничего не рассказала тебе… Прости, что… Это эгоистично, глупо, но по-другому не могло быть… Я люблю тебя, всей душой, я помню всё, что связано с тобой… Все наши игры… Ты единственный, кто не боялся меня, ты всегда выполнял свои обещания, сказанные не вслух, но сердцем… Прости меня. Я люблю тебя больше жизни…

Алексей, обескураженный, механически поглаживал большими пальцами тыльную сторону её ладоней. Он не понимал почти ничего из сказанного, но почему-то эта маленькая исповедь тронула его до глубины души. Его губы задрожали; он обнял Женю, вдыхая запах её волос, и зашептал, понимая, кажется, что на разговоры им осталось не больше минуты:

— Я не знаю, о чём вы говорите, моя мадмуазель, но я люблю вас. Это прощание? Если вы полагаете так, то пусть. Но я искренне надеюсь, что вы ошибаетесь. Помните? Даже после смерти…

Даже после смерти… Особенно — после смерти.

— Прыгайте, госпожа!

Оддманд распахивает ставни. В коридор врывается холодный ветер. Женя отстраняется, чувствуя, как глаза снова заполняются слезами. Она слишком много плакала за последние несколько дней… да и жизней тоже.

— Прощай, Ярополк.

Оставить на щеке юноши невесомый поцелуй — и перемахнуть через подоконник, путаясь в ткани платья. Женя испытывает странное и неприятное ощущение дежавю и слышит звук выстрела — очень громкий и отчётливый. Но пуля пролетает над головой, и девушка падает вниз, смешно размахивая руками. Мир вокруг стремительно уменьшается, разрушаясь и трескаясь, и вместо клумбы, полной кровавых маков — бездна, уже такая знакомая. Однако ей всё равно на мгновение чудится собственная фигура, безжизненно лежащая посреди алеющих бутонов.

Последнее, что видит Женя в этом осколке прошлого — полные страха и отчаяния глаза Алексея. Последнее, что слышит — крик Сони. А затем всё погружается в чернильную темноту.

Глава 16. Ясновидица

— Могу сказать только то, что я вижу кровь.

Ведьмы одновременно вздохнули, не поднимая глаз. На круглом столе стояла пара корзин с ягодами и грибами, в окна, занавешенные лёгкой тканью, пробивалось жаркое летнее солнце.

Эстер убрала назад тяжёлые чёрные волосы и поджала губы.

Она видела грядущее, сколько себя помнила. Будучи маленькой девочкой, Эстер заранее знала о том, что однажды в её дом придут люди, закованные в железо, и заберут дитя с собой, на большой корабль, а потому никогда по-настоящему не привязывалась к матери, оставаясь замкнутым ребёнком с большими серыми глазами, в которых всегда шумел шторм.

Эстер ненавидела то, что было дано ей природой. Рогнеда видела в девочке большой потенциал, а потому занималась с ней чаще и усерднее, чем с другими; иногда Эстер покидала её в слезах, ужасаясь тому, что узнала, заглянув за границу предначертанного. Когда ежесекундно пропускаешь через собственное сознание судьбы сотен людей, у тебя появляется два пути — сойти с ума или спрятать своё сердце в стальном доспехе. Эстер выбрала второе. Со временем чужое будущее трогало её всё меньше; однажды Эстер обнаружила, что не способна заплакать. Тогда Рогнеда прекратила занятия. С того момента девочка никогда специально не прибегала к дару, и лишь изредка видела вещие сны, всегда пропитанные тревогой и ужасом.

Но сейчас… Сейчас всё было совсем по-другому. Слишком многое было поставлено на кон, и бросаться в пропасть, не выяснив, что ждёт на дне, было слишком опрометчиво. Поэтому Эстер, сжимая зубы до скрипа, снова закрыла глаза, окунаясь в омут будущего.

Ей стало страшно.

Кругом — выжженная, больная земля, залитая кровью. Речные воды — алые и тягучие, в ушах — крики, пропитанные болью.

Девушка рвано выдохнула и схватилась за край столешницы пальцами, еле сдерживая дрожь.

— Столько ненависти… — прошептала она, глядя перед собой пустыми глазами, — столько злости… столько боли. Это слишком много. Это слишком…

— Это капля в море! — Фрейя резко поднялась на ноги, опуская кулаки на стол. На её лице застыла печать ярости. —