Леонид Фомин - Солнце красно поутру...

— Хорошо! — обрадовался Сунай. — Скучища тащиться в такую даль одному. Давай сюда котомки, в короб под сено спрячу.

Из деревни вышли на рассвете, и вот день-деньской топаем на это заветное озеро, уже давно ставшее для нас предметом горячих разговоров и вершиной охотничьих желаний.

Но дойдем ли сегодня? По опыту мы уже знали, что потерянный день мог пустить прахом все наши планы: неожиданный перелом погоды вспугнет пролетную птицу, которая в эти дни осени отдыхает и жирует на озере. А опоздай, упусти момент — и будешь с тоской провожать пролетающие без останова утиные и гусиные стаи.

Трудно угадать, подкараулить дни валового пролета. Нет каких-то твердых календарных чисел, что вот именно завтра, а не сегодня пойдет птица. Все зависит от погоды. Тепло, солнечно — она подолгу живет на одном месте; засеверило, подуло — снимается. Так что, если собираешься хорошо пострелять, надо запастись временем и терпением, загодя приехать на озеро и ждать.

Бывало, неделю ждешь, две ждешь, бывало, кончится твой отпуск и ты уберешься восвояси, так и не дождавшись птицы, а потом весь год жалеешь, что не позаботился заранее подработать один-другой лишний денек, чтобы все-таки дождаться пролета.

Но нынче, кажется, все до мелочей было продумано, учтено, и мы ехали на озеро с солидным запасом времени.

И вот теперь — опасения. Не опоздали ли мы?

Такие думы не оставляли нас с Евсеем Васильевичем весь день и весь вечер, а точнее — с того момента, когда увидели вереницу чернетей, тянувших почти над самым лесом от озера. Опасения подтверждались.

— Далеко ли еще? — спросил Евсей Васильевич Суная.

Парень остановил коня, огляделся.

— Близко…

Уже совсем стемнело, а мы шли и шли. В воздухе плавала водяная пыль. От нее давно промокли плащ, ватник под ним, рубашка прилипла к спине. Теперь, чтобы не оступиться в темноте и не упасть, мы все трое держались за телегу. Ретивый боязливо, фыркал и шарахался в сторону, когда впереди из мрака неожиданно возникал высокий пень или разлапистая коряжина.

По правую руку от нашего пути, в прогале между кустов, разом просветлело, и оттуда потянуло йодистым запахом багульника. Где-то близко было болото.

— Там озеро, — показал Сунай.

Он направил лошадь в этот прогал, и мы пошли длинными полянами в сырую мглу на запах болота. Возле ощетинившегося деревьями бугра проводник резко натянул вожжи и громко выдохнул:

— Пр-р-у-у…

И мы различили в потемках под нависшими елями контуры ветхого строения.

2

Старая избушка, вырванная из темноты светом фонарика, напоминала немощную старуху, которая, точно руками, опиралась о землю щелястыми скатами кровли. До самой трубы, до нависшего козырька крыши дыбилась серая, пожухлая крапива. И лишь узкий, протоптанный в крапиве коридор, как лаз в нору, указывал на вход в избушку.

То ли от усталости, то ли от позднего часа и непогоды, но что-то мрачное виделось в этом лесном жилище. Вокруг белели смоляными изломами тонкие стволики елового подроста, валялись ржавые обручи, головешки, дырявые котелки, ведра.

С трудом отворив широкую дверь, мы с Евсеем Васильевичем вошли внутрь. Фонарик осветил низкий свод с провисшей матицей, закоптелый чайник на лавке, небольшое оконце на задней торцевой стене, наглухо закрытое берестой. В углу на камнях стояла железная бочка, приспособленная под печь; через дырки-поддувала она рдяно пыхала жаром.

За печкой, за кучей смолья, в банной полутьме вдруг что-то ворохнулось на нарах, и на пол скатился человек. В мгновение схватил на чурбаке нож и, пряча его за спину, отпрянул к стене. Худой, полураздетый, он был готов сейчас же выскочить за дверь.

— Что же ты, дружба, никак к драке изготовился? — спокойно спросил Евсей Васильевич. — Мы ведь с миром пришли. — Он отвернулся, начал стягивать с плеч задубелый плащ.

Человек у стены в растерянной улыбке скривил рот.

— От… откуда вы пали… ополночь? — с усилием выдавил он.

— Из лесу, не с неба же! — усмехнулся Евсей Васильевич.

Незнакомец разжал пальцы, со стуком уронил нож на лавку, расслабленно вытянул босые ноги.

— Черт-те что поблазнится… Спросонья-то думаю — бандиты какие… Ох, напужали вы меня!

Я тоже снял плащ, повесил его на штырь поверх каких-то мешков, сел на чурбан. Огляделся. На черной стене под рогожами топорщились берестяными поплавками сети, висело затворное ружье, весь пол и углы избушки завалены птичьим пером, картофельной кожурой, рыбьими костями.

Запущено все, неприветливо. От этого беспорядка, от костей, от птичьего пера да и от самого незнакомца веяло какой-то дикой первобытностью. С чего бы это пугаться людей? Пусть даже ночью. Да ладно, может быть, и вправду человек напугался.

Сунай еще оставался на улице. Мы собрались помочь ему устроить на ночь лошадь, но он быстро управился один и теперь, отыскивая в темноте дверь, зашаркал по стене руками. Незнакомец вздрогнул и снова схватил нож.

— А ну, положи! — сердито остановил его Евсей Васильевич. — Нет здесь бандитов.

Широкогрудый, с пышной сивой бородой и ростом под потолок, пригнувшись, чтобы не задеть головой матицу, старик грузно шагнул к двери. Незнакомец съежился, как от занесенной над ним палки, подтянул к животу колени.

— Заходи! — крикнул дед в распахнутую дверь.

Сунай переступил порог, поставил в угол ружье. И удивленно вскинул голову.

— О, таежник здесь!

— Ага, ага, таежник. Навроде таежника, — быстро откликнулся незнакомец, при этом опасливо зыркнув на дверь. — Много ли вас всех-то?

— Все тут, — сказал за Суная Евсей Васильевич. — А надо будет — еще придут.

— Оно понятно, конечно, так оно, — охотно согласился «таежник». — Дом лесной, хозяин — бог…

Сунай, в свою очередь, тоже оглядел помещение, пристально посмотрел на незнакомца и, то ли уловив в тоне Евсея Васильевича раздражение, то ли сам заподозрив что-то, уже без прежнего радушия строго и коротко спросил:

— Кто такой?

— Я? Я-то? Елькин я. А здесь охотничаю, грибки, клюкву беру…

Правда, кто он и что здесь делает? За кого он нас принял, почему так напуган? Возможно, никого не ждал, ну, а раз пришли мы, просто не знает, как себя повести.

— Откуда ты? — уже не глядя на Елькина, как бы между прочим спросил Евсей Васильевич.

— Я? Я-то? Да я — что! Простой я человек, колхозник. А здесь навроде бы в отпуске.

Сунай опять внимательно посмотрел на Елькина.

— Какой же сейчас отпуск колхознику? Полевые работы еще не закончены.