Нечеловеческий фактор - Станислав Борисович Малозёмов

ровном месте, как сухогруз в шторм, башка трещит от адской смеси вин и водки с коньяком, тошнит от аромата копчёного сала или кустарда, заварного крема на торте, а шампанское, не смотря на то, что является напитком благородным, вместе с газом всё ещё ломится наружу, на далёкие виноградные плантации, через все твои щели в теле.

Анель решила окончательно проститься с кроватью, где покоилась всего пару часов, села на край и поняла что за ночь она объелась, перепилась, вымазалась заварным кремом и красной икрой, которые от тепла организма ссохлись, стягивая кожу до желания усиленно чесаться. Нет. Вот ночь добрая была, всё в тебя лезло и легко глоталось, а изнутри рвались песни, пожелания радостные и остроумные шутки. Утро же заставляло сделать невозможное — чувствовать счастье бытия уже в другом временном отрезке, в счастливом Новом году. Заставляло, но впустую. Помятый самым значимым праздником, народ счастьем считал редкие минуты, когда прекращала бить дрожь и трещать голова.

Села Анель на подоконник, дождалась когда Байрам оденется и прибежит целоваться перед отлётом в командировку, а после трёх минут нежности осталась одна, обмякла, взгрустнула и, придерживая у висков голову, стала смотреть в окно. Там посреди дороги ещё позавчера мужики слепили для своих малолеток высокую снежную горку со ступеньками сзади. А скат щедро залили водой. И вот первого числа огромные массы детей да ещё пьяных дядек с тётками начали с визгом, свистом и с возгласами «ништяк катимся», «погнали, ё-моё!» и на них похожими, носились вниз на санках, картонках, фанерках, на задницах и спинах. В общем, было на горке веселее, чем за столом с бутылками, тарелками и отдельной вазой в центре стола, полной мандаринов, которые всегда являлись населению на уличных лотках и рынке только под Новый год.

Громко затарахтел, аж затрясся красный телефон с редкими для шестидесятых годов кнопками вместо дисков. Доставались такие почти все разному начальству.

— Людка! С Новым тебя! Желаю повышения зарплаты и такого же хорошего мужа, как мой! — очень порадовалась Анель явлению подружки в тяжкую послепраздничную минуту. — Как отметили-то!?

— Ой, Анечка, по телефону и не перескажешь, — захохотала довольная жизнью Людка. — Приезжай лучше. Мы же ещё не закончили праздновать. Гуляем без сна и отдыха! Без мужа сможешь? Мы тут все без мужей.

— Так мой на аварию улетел в Усть-Каменогорск. Завтра вернётся к ночи, — Анель прижала трубку к щеке, а длинный телефонный провод позволил ей говорить и одновременно доставать из шкафа лучшее платье. Оно было сшито в «люкс мастерской» из бирюзовой лайкры с золотистыми дралоновыми вставками вокруг декольте и вдоль бёдер. — Так что я баба незамужняя до завтрашнего вечера. У вас там есть перед кем мне новыми нарядами повыделываться?

— Увидишь лично! Есть они, донжуаны! Куда без них, нахалов!? Давай, ждём! — Людка не смогла остановить звонкий хохот и с размаха грохнула трубкой по рычагам.

Анель к платью добавила браслет с аметистами, бирюзу в облике кулона на золотой цепочке, перстенёк с яшмой и серьги с изумрудами, которые очень красиво сочетались с кулоном и лайкрой. Никому из её окружения и в голову бы не стукнуло, что такой набор побрякушек, «цацек в золотой оправе» — полная безвкусица. Наоборот! Суметь заиметь такое и выходить в «свой» свет эдаким импортным попугаем — высший класс! Она завернула светло — голубые туфельки на шпильках в салфетку, уложила их в сумочку, бросила туда же сигареты «marlboro». Мужу лётчики привозили их из дальних стран. Духи «Avon Topaze» прихватила — мимоходом похвастаться редчайшим парфюмом, который для неё без труда находили стюардессы, летающие в загранрейсы. Всё. Можно было на крыльях лететь к друзьям, где весело и свободно.

Нет, рано! А глаза подвести, а тени наложить! А ресницы вытянуть и торчком поставить тушью «Louis Philippe»! Её Байрам дарил впервые на 8 марта, когда они после торжественного собрания только начали совместное движение к любви и к его разводу с Галией, и потом покупал «Louis Philippe» почти через каждый месяц, когда Галия уехала, а Анель заняла её место в сердце и койке. С дамским полом он общался давно, активно и как-то запомнил, что даже дорогая французская тушь в тубе, похожей на толстый карандаш, сохнет, зараза, и надо покупать новую. А ему летающие в загранку пилоты везли всё, что попросит.

Долгая, но упоительная процедура изготовления своего парадного облика заняла около часа. Но утро еще не ушло и весь неизбежно увлекательный день маячил в близкой перспективе как диктор телевидения: и вроде он рядом на экране, и одновременно черт знает где, на какой — то далёкой Шаболовке.

****

В Людкиной квартире дым от сигарет просачивался даже через входную дверь. Как и сводный хор солидного мужского и легкомысленного, заводного хохота в недавнем прошлом юных дам. То ли анекдоты травили свеженькие, а, может, просто напились до такого предела, когда говорить уже сложно, а ржать — запросто. Без повода. Потому как прежний повод — встреча Нового года ещё не иссяк. На звонок к двери прибежала куча народа как будто Дед Мороз, не успевший к ним в полночь, добрался-таки до квартиры тринадцать в доме номер шесть на улице Декабристов. И приволок каждому мешок с коньяком, а каждой — по мешку с апельсинами да со знакомыми по редким импортным фильмам бананами. Ну, и, ясное дело, с упаковкой тортов под кремами «безе», «шоколадный ганаш» и «патисьер». Открылась дверь и на пару секунд стало так тихо, будто в центральном читальном зале большой республиканской библиотеки, где и так всегда даже кашляют шепотом, все сразу и дружно отравились знаниями, померли и скончались с ними все звуки дыхания, сопения, полёта мух.

Перед расхристанной, крепко набравшейся шампанского и коньяка массой, стояла без Деда Мороза невинная, светлая и манящая роскошной статью снегурочка в норковой шубке, норковой круглой шапке и в итальянских сапогах, облегающих тонкой кожей выразительно красивые ноги.

— Вы чего? — удивилась Анель. — Это я, Анель. Людка, и ты меня не признала? С Новым годом! Одиноких принимаете?

— Ещё как принимаем! — шикарным баритоном сказал изящный молодой человек, одетый в блестящий серый костюм, ослепительно белую рубашку, украшенную галстуком «бабочка». Он был нетрезв, но и не надрался в зюзю. — Я — Игорь, актёр театра имени незабвенного Лермонтова. А вы снегурочка такая?

— А я Анель, — она распахнула шубу, блеснула необычно шикарным платьем, броским перстнем с яшмой в золотой окантовке, кулоном из шлифованной бирюзы и перешагнула порог. — Просто Анель. Уборщица из новых мужского и дамского туалетов