Рохля Несчастливчик – первый пулинский путешественник - Август Лок

в комочек, просто на всякий случай. Вдруг его тоже заклинанием зацепит? А потому не увидел, как сотни маленьких желтых огоньков слетелись со всех сторон и будто по команде нырнули в озерную гладь.

— Это вы чего-о-о это? — верещала кикимора.

Она-то давно перестала жмуриться, а прятаться не позволяла гордость, и теперь замерла, словно уже была околдована, и с ужасом наблюдала, как тает ее любимая тина, а вода, мутная и зеленая, начинает светиться мягким голубым светом.

Когда визг вредной обманщицы внезапно стих, Эшши испуганно распахнул глаза. Да, кикимора — редкая зараза, да, она его подставила с оплатой, да, жалеть пакостную нечисть глупо и недостойно настоящего героя, но участь, постигшая болотную жительницу была столь ужасна, что сердце Несчастливчика сжалось. На большом камне, возвышающемся над пронзительно синей озерной гладью, сидела златовласая дева с длинным рыбьим хвостом. Глаза ее сверкали праведным гневом.

— Ну будет тебе, прелестница, — медоточивым голосом увещевал эльфийский колдун. — Только посмотри, какая ты теперь красивая!

Кикимора… ну… больше, пожалуй, не кикимора свесилась с камня и действительно посмотрела. А затем распахнула рот и… запела. Тихо, ласково, проникновенно. Так, как никто на памяти хоблина не пел. Эшши даже сделал несколько шагов к берегу, но русалка вдруг оборвала свою песню, злобно рыкнула на эльфов, держащихся на почтительном (читай, безопасном) расстоянии и спрыгнула в воду, обдав брызгами и проказливых человечков, и Несчастливчика. Наваждение тут же развеялось.

— Что вы с ней сделали?!

Главный колдун подлетел поближе, радостно щелкнул хоблина по носу и рассмеялся:

— Превратили в того, кто может жить в чистом озере. Разве не здорово?

— Совсем не здорово, — пробурчал Рохля, вспомнив, как ему не понравилось отражение в зеркале на дне ловушки. — Так не делается!

— Мы же сделали, значит, делается. Народ! Тащите сундуки герою. Он их честно заслужил.

Первый пулинский путешественник смотрел на заработанные сокровища и не мог заставить себя заглянуть под крышки. Ощущение, что он добровольно поучаствовал в чем-то крайне мерзком и низком, обрушилось на него, как, в свое время, скала на дядю Кувиса, быстро и неотвратимо.

Только к обеду следующего дня, отойдя на добрых пять миль и от озера, и от зачарованной рощи, Рохля решился сделать привал. Две лепешки с жуками, полбутылки сидра и кусок козьего сыра кого угодно задобрят и умиротворят. Невозможно грызть самого себя, когда сгрыз уже столько вкусного. А потому Эшши наконец решился полюбоваться своей наградой.

Птицы, большие и толстые лениво перекрикивались в ветвях темных разлапистых деревьев, горы на горизонте светились заснеженными верхушками, а в колючем кустарнике, почти сплошняком устилавшем поляну тут и там поблескивали ядовитые красные ягоды. И посреди этого великолепия сидел невысокий ушастый хоблин, и, схватившись за голову, с болью в глазах смотрел на содержимое сундуков.

— Книги?! — взвыл он, когда страдать молча стало уже невозможно. — Почему книги?!

За спиной Рохли раздался треск и странные пощелкивания, будто кто-то стучал друг о друга костями. Шипящий, неприятно щекочущий уши голос спросил:

— У вас-с-с ес-с-сть книги?

Несчастливчик обернулся и тут же проклял тот день, когда… да, в сущности, любой день своей короткой жизни.

Глава 5 Откровения пророка Длиннохвостуса

— А-а-а! Паук! — заорал Эшши Рох, инстинктивно закрывая собой сундуки с добычей.

— А-а-а!.. — заорал паук, превосходящий высотой 3–4 ослика, поставленных друг на друга, замялся и уточнил: — А ты ш-ш-што такое?

— Хоб… ик… хоблин.

— А-а-а! Хо-о-облин! — повторил крик паук и, вновь внезапно оборвав свое выступление, спросил: — А почему мы так орем?

— Стр-р-рашно.

Паук что-то обдумал, поиграл жвалами, перебрал лапками и пришел к разумному выводу:

— А если мне не страш-ш-шно, я могу не орать?

Рохля растерялся от такой постановки вопроса, но, тоже хорошенько обдумав ситуацию, согласился:

— Если вам не страшно, можете не орать.

— Спас-с-сибо, — прошипел паук и, согнув длинные суставчатые лапы, сел. — И, если позволите, я хотела бы кое-что прояснить. Впрочем, это не слишком важно, но… Точнее это важно только для меня лично, но…

— Да говорите уже, — не выдержал хоблин, чувствуя, как животный ужас уступает бразды правления телом простому хоблинскому любопытству.

— Я не паук. Я пауч-щ-щиха.

— Простите, — буркнул Эшши, отчаянно краснея ушами.

— Да ну ш-ш-што вы! Это я виновата. Мне следует помнить, что представители других биологических видов не слиш-ш-шком хорошо разбираются в половых различиях арахнидов, а потому…

— Вы меня не съедите? — перебил путешественник, решив прояснить этот вопрос как можно раньше.

— Нет! Страш-ш-шно подумать, что вы обо мне подумали… Ой, извините. Я несколько смущ-щ-щена. Видите ли, вы первый хоблин, которого я вс-с-стретила. И я бы не посмела потревожить ваш-ш-ш покой, если бы не услышала столь сладкозвучное для меня с-с-слово.

— Какое еще слово?

— Книги. И еще раз извините мою назойливость, но у вас-с-с и правда есть книги?

— Да забирайте! — Рохля широким жестом указал сразу на три сундука.

— Но как же я могу лишить вас чес-с-стно заработанной награды?! — воскликнула паучиха и, разглядев в лице Несчастливчика выражение вселенской скорби, неуверенно спросила: — Это ведь награда?

— Награда, награда. Забирайте. Мне этого добра не надо. Герою, — хоблин встал и вытянулся во весь рост, изо всех сил выпячивая, как ему казалось, молодецкую грудь, — не нужны книги. Герою нужны деньги.

— Тогда вы выбрали не ту награду, — рассудительно заметила арахнидка и решила представиться: — Люссся.

— Люся?! — невежливо изумился Эшши, перебирая в голове все известные ему доселе женские имена. Люсями в пулинской деревушке называли разве что коз.

— Не Люся, а Люссся, — педантично поправила паучиха.

— Люссся. Так правильно? А я Эшши.

— Хорош-ш-шее имя Эшши, ш-ш-шипящ-щ-щее.

Люссся медленно протянула вперед одну из передних лапок, и хоблин вежливо ее пожал. Воцарилась неловкая пауза, какая всегда возникает между моментом официального знакомства и нахождением благоприятной темы для разговора. Хоблин первым справился со смущением и поинтересовался:

— Вам и правда нравятся книги?

— Очень! В них же с-с-столько мудрости, столько опыта, которого самос-с-стоятельно не постичь и за очень долгую жизнь! В них миры, в которых можно утонуть, идеи, которыми нельзя не вос-с-схититься, мысли, которые думал кто-то, кто жил на свете задолго до нас-с-с!

Рохля никогда не пытался рассматривать литературу с точки зрения содержимого, а не с позиции горючести страниц, и теперь чувствовал себя настоящим варваром. Кроме того, предложение забрать книги просто так, заиграло жуткими зелеными красками, ровнехонько в цвет начавшей душить хоблина жабы.

— А я никогда не читал.

Длинные уши, едва приобретшие изначальный серо-зелено-коричневый цвет вновь стали пунцовыми.

— Как же много вы потеряли! — ужаснулась Люссся. — Позвольте, я процитирую "Откровения пророка Длиннохвос-с-стуса": "Во тьме ночной, где не