Время чудес. Новогодние сказки - Виктор Батюков

Проходи, проходи в светлицу, мил человек, а то что ж мы у крыльца топчемся! Хозяюшка нам сейчас самовар поставит. Посидим, поговорим, чайком по- балуемся, — и легонько подтолкнул меня к ступенькам.

Войдя в просторную, светлую комнату, я снял шапку и огляделся. Конечно же, ни телевизора, ни музыкального центра здесь не было, но то, что я увидел, поразило меня больше, нежели какой- нибудь домашний кинотеатр. У окна стоял большой дубовый стол, к столу приставлены широкие скамьи. Со стен свисали огромные, ручной работы, тяжёлые ковры. В углу стояла старенькая прялка, а рядом с ней, на совсем новом столе — компьютер. Далее, у большой русской печки, за свисающим до самого пола пологом, угадывалась кровать.

— Ну, чего встал у порога? — вошел в комнату дедушка. — Проходи, снимай свою одёвку, у нас печь жарко натоплена, да присаживайся к столу. Скоро хозяюшка самовар принесёт.

Я присел на лавку, и попытался представить себе, как последнее слово техники могло оказаться в глухом лесу, на поляне, в отставшей на несколько веков в своём развитии избушке.

— Я гляжу, тебя та вещица приворожила? — перехватил мой взгляд старик. — Это внучкина цацка. Говаривает, дюже ей в работе помогает.

— А где она сейчас? — возвращаясь мыслями снова в избу, спросил я.

— Как где? У матери. Она к нам только раз в год наведывается.

— Далеко, значит, ваша дочка живёт, раз так редко навещает, — посочувствовал я.

Старик крякнул в кулак, и улыбка, шустрым зайчонком пробежав по его седым усам, спряталась в бороде.

— А это как посмотреть. — ответил он. — Коль пешком идти, то за век не дойдёшь, а коль на печи лежать, то за три месяца домчишься.

— Как это? — удивился я.

В тот самый момент дверь в комнату распахнулась, и хозяйка внесла кипящий самовар. Затем достала из буфета (который я сразу и не заметил) две глиняные чашки и вазочку с пряниками. А дедушка, вышел ненадолго из комнаты, вернулся, неся небольшую баночку мёда. Налив ароматного травяного чая, он снова присел на лавку и продолжил прервавшийся разговор.

— А вот как. Ты пей чай, кушай мёд, пряники, а я тем временем тебе одну былину поведаю. Авось и догадаешься.

Как-то, давным-давно, правил одной страной царь, и звали этого царя Год. Хоть и строгий он был, но справедливый. Он сам указывал, когда на земле травке зазеленеть, когда цветку распуститься, когда дождику пролиться, а когда и метели закружить. И был у него сын — Лето. Красивый, статный и очень добрый юноша. Каждую зверюшку жалел, каждый кустик от напасти берёг. И вот пришло ему время жену выбирать. Собрались в царском дворце невесты с разных уголков государства. Были среди них и нежные Поветрули, и холодные Русалки, и лесные красавицы Ели, но приглянулась ему дочь дальней родственницы царя Осени — Слякоть. Была она бледна лицом, худа телом, печальна взором и так не походила на других красавиц, что этим и пленила сердце принца. Хоть Году и не понравился выбор сына, но делать нечего. Тут же, на этом балу было объявлено об их помолвке, и все разъехались по домам.

Хочу заметить, что Осень была на редкость сварливая и злая тётка. К тому же ещё и очень завистливая. Она терпеть не могла, когда кому-то было хорошо. Если люди радовались богатому урожаю или теплому солнышку, Осень прям желтела от зависти и всё норовила или дождём с поля людей прогнать, или в знойный злой ветер напустить. И дочь её была не лучше. Оттого- то царю и не понравился выбор сына. Но делать нечего, стали к свадьбе готовиться.

И вот, когда всё было готово, отправился Лето за своей невестой. Сел на коня, махнул на прощание отцу рукой и поскакал в самый дальний уголок королевства, во дворец Осени. Скакал день, скакал другой, и прискакал в дремучий лес. Проезжая по лесу, он так притомился, что стал высматривать, где бы ему самому отдохнуть да коня напоить. Глядь, посреди поляны стоит терем. Спрыгнул он с коня, и только к крыльцу подошел, как дверь отворилась, и навстречу ему вышла девушка. Увидел её принц и остолбенел. Словно солнышко спустилось к нему на крыльцо, такая она была пригожая- золотистые волосы тяжелой косой лежали у неё на плече, озорные конопушки, как солнечные зайчики, резвились на румяном девичьем лице, а улыбка, как утренний лучик, осветила поляну.

— Здравствуй, гость нежданный, — полевым колокольчиком прозвенел девичий голосок. — Вижу, издалека скачешь. Устал, поди? Проходи в дом, умойся с дороги, отдохни, а я тем временем на стол соберу. — и она отошла в сторонку, уступая гостю дорогу в терем. Царевич, онемевший от такой красоты, молча прошел в дом. В светлице, в уголке, за прялкой сидела женщина, такая тихая и кроткая, что если бы не жужжание веретена, то Лето и не приметил бы её, а на лавке, у окна, крепкий мужичок с проседью чинил сапоги. Завидев гостя, он отложил дратву, встал и поздоровался мягким, грудным басом.

— Здравствуй, добрый молодец. Проходи к столу, присядь, отдохни, да поведай нам, куда путь держишь?

Юноша опустился на лавку, вздохнул и говорит: «Я сын царя Года. Еду…»

Тут дверь отворилась и вошла девушка, неся в одной руке кувшин с ключевой водой, а в другой вышитое полотенце, чтобы гость умылся с дороги. Увидев её, вскочил царевич с лавки, бросил шапку об пол и повернулся к хозяину.

— Не прогневайся на слова мои, дядюшка, но позволь спросить. Как зовут эту девушку, красному солнцу подобную?

— Это дочь наша — Весна, — улыбаясь в усы, ответил хозяин.

— Весна?! Имя прекрасно, как и его хозяйка! Так вот. Скакал я в далёкие края, чтобы найти там своё счастье, но как вижу, ошибся. Счастье моё живёт здесь, в этом тереме, — и, упав на колени, протянул руки к отцу девушки.

— Полюбилась мне ваша дочь. Полонила она сердце моё, и потому прошу у вас её руки. Отдайте Весну за меня замуж!

Хозяин хмыкнул в усы и взглянул на хозяйку, которая, отложив пряжу, молча сидела в своём уголке

— Ну что, Зимушка, скажешь? Как нам быть? От чистого сердца слова его, аль что-то худое замышляет?

— От души он говорит, Морозко, не лукавит, — подошла и стала рядом с мужем, женщина

— Ну, а ты чего молчишь, доченька? Согласна ли ты покинуть отчий дом и стать женою царевича?

Весна охнула, уронила кувшин и закрыла ладошками залившиеся краской и без того румяное личико.

— А коли так, — поднялся с лавки Морозко, — то и