Гевин Экстенс - Вселенная против Алекса Вудса

— Да нет же! Я не говорю, что книга не имеет значения. Я говорю, что есть более важные вещи. Вещи, которые к самой книге не имеют отношения. Они теперь здесь, — он постучал себя по лбу, — и никуда отсюда не денутся. Понимаешь?

— Кажется, да.

— Вот и славно. Тогда прекрати извиняться.

— Ладно.

— И вообще, насколько я понимаю, ты и правда ни в чем не виноват. А вот одноклассники твои — те еще засранцы.

— Это да, — согласился я. — Кое-кто из них имел бы неплохие шансы в соответствующем конкурсе.

Дальше я попытался изложить мистеру Питерсону сложный свод школьных правил спортивного поведения, в соответствии с которым все должны думать и поступать одинаково, а кто с этим не согласен, к тому относятся как к прокаженному. Мама утверждала, что это ненадолго: люди, дескать, с годами становятся терпимее, а то, что раньше представлялось «проблемой», начинает казаться чепухой. Мистер Питерсон ответил, что это правда, но не вся правда.

— Твоя мамаша сама не то чтобы «как все».

— Есть такое.

— Только ей быть не такой, как все, просто, а большинству людей — нет. Быть заодно с большинством — это легкий путь. Но человек принципиальный делает не то, что легко, а то, что правильно. А для этого надо быть личностью. И ни у кого не идти на поводу. Не все на это способны.

Быть личностью. Я сразу ухватился за это слово, потому что почувствовал, что его-то мне и не хватало. Несколько последних недель я много над этим думал, но не мог выразить свою мысль.

— А знаете, мистер Питерсон… Мне кажется, я повел себя как личность, когда обругал Боя… Ну, вы понимаете, как я его обругал?..

— Понимаю, не переживай.

— Вот. А я до сих пор не мог никому этого объяснить, потому что все как сговорились: типа слово такое ужасное, что его нельзя употреблять ни при каких обстоятельствах… Но слово-то было точное. Когда я его сказал, у меня не было чувства, что я сделал что-то нехорошее. Наоборот, я чувствовал, что поступил правильно, ну, в смысле принципиально. Я хочу сказать, я тогда почувствовал себя личностью. Вам кажется, я ерунду говорю?

— Нет, не кажется. Личность человека проявляется по-разному. Иногда бывает, что ты нарушаешь правила, но не изменяешь себе. Только не жди, что остальные это поймут.

— Да я и не жду, — отозвался я. — Хотя в нормальных обстоятельствах я не люблю нарушать правила. И материться не люблю. К тому же я отличник. Наверное, поэтому меня в классе и не любят. Если тебе нравится учиться, на тебя смотрят с подозрением. Если много читаешь или увлекаешься математикой, значит, с тобой что-то не так. Интересоваться всем этим как бы не положено. Наверное, вам про это дико слышать, да? В ваши годы школа была другой.

Мистер Питерсон фыркнул.

— Парень, я американец! В Америке умников терпеть не могут, и началось это не вчера. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, в начале пятидесятых, «слишком много думать» считалось непатриотичным. И ни шиша с тех пор не изменилось. Ты посмотри, каких кретинов мы выбираем в президенты! Буша видел? А засранец Рэй Ган? Этот вообще…

Я, конечно, знал, кто такой Буш. Его часто показывали по телевизору в связи с войной в Ираке. В лице у него было что-то обезьянье, и я знал, что он поддерживает особо тесные отношения с нашим премьер-министром Тони Блэром. Буша, насколько я мог судить, никто особо не любил. Он только что на четвереньках не бегает, говорил мистер Питерсон. Но кто такой Рэй Ган, я понятия не имел.

— Рейган! Сороковой по счету президент Соединенных Штатов, — объяснил мистер Питерсон. — Перед этим он был губернатором Калифорнии, а еще раньше — второсортным актеришкой. Снимался в каких-то отстойных фильмах категории Б. Кто видел его в кино, тот сразу поймет: такого бездаря еще поискать. Так и хотелось ему сказать: мужик, займись-ка ты чем-нибудь другим. Ну вот он и занялся. Почти все восьмидесятые был у власти. Лучше бы продолжал в кино сниматься…

— Меня тогда еще и на свете не было, — заметил я.

— Считай, что тебе повезло! Дьявольское выдалось десятилетие — для каждого, по какую бы сторону «большой лужи» ты ни жил.

— Ага, — поддакнул я, хотя половины из сказанного не понял. Ничего, решил я, почитаю потом в Википедии, что это за фильмы категории Б и «большая лужа».

Иногда наши с мистером Питерсоном разговоры требовали дальнейших изысканий, но я все равно страшно радовался, что мы опять подружились.

Глава 13

Смерть

Прошел год. Все это время я приходил в себя и копил силы. В школе ко мне больше не приставали — во всяком случае, ни одного инцидента, про который стоило бы рассказать, не случилось. Бой как-то раз бросил под одобрительное улюлюканье своих верных бабуинов в мою сторону что-то обидное, но оскорбление не достигло цели; видимо, я настолько окреп как личность, что сумел нарастить вокруг себя защитный панцирь. На уроках я грыз гранит науки и ни на кого не обращал внимания. Поднимал руку, отвечал на вопросы. Часами сидел над домашними заданиями — наверное, ни один другой четырнадцатилетний подросток на планете не занимался столько, сколько я. По будням я каждый вечер не меньше двух часов проводил в Гластонберийской городской библиотеке, а по выходным — и того больше, и перезнакомился со всеми библиотекарями. Мне нравились библиотекари, нравилось, какие они всегда спокойные, знающие и дружелюбные, готовые по первому зову прийти на помощь. Например, если я спрашивал книгу, которой у них не было, они ее заказывали, причем мне это ничего не стоило. Платил муниципалитет, потому что в муниципалитете считали, что читать полезно для души, а значит, тягу к чтению следует поощрять. Наверное, здорово работать в учреждении, ориентированном на такие высокие идеалы, думал я; если не получится стать неврологом или астрономом, стану, пожалуй, библиотекарем.

В общем, я знай себе учился. В отличие от Элли, которая не меньше трех-четырех раз в неделю влипала в какие-нибудь неприятности. Началось все со злополучного пирсинга: как я и предполагал, никакая челка, даже густо залитая лаком для волос, не могла скрывать правду до бесконечности. После нашего первого разговора не прошло и нескольких дней, а хитрость Элли была разоблачена. Штангу мгновенно разлучили с бровью и выбросили. После этого мать Элли обошла всех ювелиров и татуировщиков в радиусе десяти миль и всем вручила фотографию дочери формата А4 с указанием даты рождения, домашним телефоном и надписью огромными буквами: «Этой девочке пирсинг НЕ делать!!» Кроме двух восклицательных знаков и заглавных букв миссис Фицморис использовала красные чернила. Как видно, не очень-то она доверяла местным ювелирам и татуировщикам.