Хаджи-Мурат Мугуев - Рассказы разных лет

— А работает ваша молодежь хорошо, точно старые, опытные солдаты… Молодцы! — похвалил генерал. — Ну, а насчет первого боя, так все ж с него начинают. Теперь, лейтенант, объясните артиллеристам, что за преждевременно открытый огонь виновного расстреляю на месте. Стрелять только по моему приказу.

— Слушаюсь, товарищ генерал!

Спустя несколько минут он доложил:

— Батарея к бою готова! Артнаблюдатели выставлены, телефонная связь налажена!

— Отлично! Теперь будем ждать немцев, — снова взбираясь на гребень оврага, сказал генерал, улегшись рядом с комбригом.

Спустя немного туда же приполз и командир батареи. Они смотрели в сторону леса, откуда уже показался развевающийся хвост черного дыма.

— Опять курица в гости идет. Давно не была, — засмеялся один из дозорных, так неуважительно именуя курицей сверкавшего на бронепоезде фашистского орла.

— Пусть идет. Мы ей тут вкусных зернышек приготовили, — сказал один из артиллеристов-наблюдателей и, переползая дальше, потянул за собой телефонную катушку.

Над селом разорвалась шрапнель. Бронепоезда еще издали открыли огонь. Подойдя ближе, они обстреляли пулеметным огнем наши заставы и конные разъезды. Красноармейцы, отходя по ложбинке, отвечали огнем из автоматов и винтовок.

Бронепоезда медленно шли. Их стремительный вылет из леса сменился осторожным, неторопливым движением вперед. Один из них остановился, издал протяжный гудок и вдруг, дав задний ход, рванулся назад.

— Неужели заметили батарею?.. Не может быть! — взволнованно проговорил Шаповалов.

— Просто маневр. Хитрят. Хотят прощупать, не подошли ли пушки, — ответил Плиев. — Передайте на батарею, чтобы не горячились. Спокойней! Побольше выдержки!

— Есть, спокойнее, — ответил лейтенант и крикнул в переговорную трубку: — Орудия к бою! Без приказа не стрелять!

Уходивший обратно к лесу бронепоезд замедлил ход и остановился. Второй тихо продвигался вперед. Немецкая пехота пришла в движение. Эскадрон, отдыхавший у насыпи, сел на коней.

Бронепоезд медленно приближался. Снова стали явственно видны ослепительно сверкавший эмалевый орел и черные скрещенные углы свастики.

— Там что-то написано… какие-то буквы, — напрягая зрение, проговорил Грачев.

— Готовь бригаду! Отобьем бронепоезд, тогда и прочитаешь, — вместо ответа сказал Плиев, и полковник Грачев сполз с гребня в ложбину.

Бронепоезд подходил к виадуку. Теперь его движение было увереннее. Ружейный огонь красноармейцев и быстрый отход наших застав убедили его в том, что в Пидосах все еще не было орудий. Остановившись возле моста, он загрохотал своими тяжелыми пушками. Дым и пламя поднялись над селом. Наши орудия молчали. Только засевшие в окраинных домах красноармейцы обстреляли его пулеметным огнем. Уже четко была видна огромная махина бронированного паровоза, на серо-стальной чешуе которого, вытянув клюв, сидела хищная птица.

— Время! Круши, товарищ лейтенант! — кладя на плечо Шаповалова руку, сказал генерал.

Командир батареи сполз в овраг. Он обежал орудия и, проверив наводку, взмахнул рукой и закричал:

— Ог-гонь!

Из кустов зеленого боярышника, мирно росшего по краям оврага, брызнул огонь, рванулось пламя, и четыре трехдюймовые гранаты с грохотом разорвались под когтями фашистского орла. Видно было, как бронепоезд вздрогнул, словно конь под хлыстом.

— Десять снарядов! Беглый! — закричал лейтенант.

Дым и пламя окутали бронепоезд, но теперь движение его было неточным. Он странно дергался и как бы покривился набок.

— Беглый! Ог-гонь! — отчаянно взмахивая рукой, кричал командир.

И генерал увидел, как люди быстро, размеренно и точно заработали у орудий.

«Молодцы! Как на учении», — любуясь ими, подумал Плиев и посмотрел вперед.

Разрывы снарядов, дым, сверкание и пламя окутали бронепоезд. Из-под паровоза со свистом вырывался пар. Пять долгих тревожных гудков пробежало по воздуху. Второй вагон оборвался и, громыхая, сошел с рельсов. Черные клубы дыма повалили из него; бронированная платформа, шедшая за вагоном, свалилась с насыпи.

— Еще пять снарядов, — отирая со лба ладонью пот, сказал Шаповалов и посмотрел на генерала.

— Молодцы, мальчики! Не подвели комсомол… заслужили третью благодарность… Деретесь, как гвардейцы! — крикнул Плиев.

— Служим советскому народу! — весело ответил Шаповалов.

— Громи пути отступления! — приказал Плиев.

— Есть, разрушить пути, товарищ генерал! — закричал лейтенант.

Из вагонов показались люди. Они прыгали на траву и, прячась за насыпью, бежали прочь от бронепоезда.

— Шрапнель! Трубка тридцать! — крикнул Шаповалов, и белые облачка заклубились над головами бежавших.

Черные качающиеся кусты вставали за бронепоездом. Осколки рельсов, насыпь, комья земли, шпалы в дыму и огне взлетели в воздух.

— Сигнал! — поднимаясь во весь рост, крикнул Плиев.

Над полем взлетела и рассыпалась красная ракета. В овраге затрубил горнист, другой подхватил сигнал, и на далеком левом фланге, словно эхо, отозвалась труба первой бригады.

— В атаку! — крикнул комдив.

Вторая ракета, распушив хвост, разорвалась над вражескими цепями. Из овражка, из-за холмов, со стороны насыпи вынеслись конные массы. Сверкая клинками, гикая и крича, они обрушились на дрогнувшие вражеские цепи. А из-за леса, на самом фланге вражеской пехоты, на полном карьере вылетели эскадроны 33-го кавполка.

— Ура! — раздавалось сзади, и стрелковый батальон кинулся в атаку на взятую в клещи немецкую пехоту.

На покосившемся паровозе, под разбитым орлом, было выведено золотыми латинскими буквами: «Фридрих дер Гроссе». Под тендером паровоза торчал вставший на дыбы рельс. Шедший за паровозом вагон зацепился за него и вместе с ним сполз с насыпи.

Второй бронепоезд — «Дойчланд» — мчался обратно к Рославлю, так и не сделав попытки помочь команде своего разбитого собрата. По полю бежали солдаты, за которыми, сверкая клинками, носились конники славной дивизии Плиева.

ДРУЖБА

Рассказ

На фронте шли горячие бои, а в двенадцати километрах от передовой расположился походный передвижной госпиталь. Несколько раз госпиталь бомбили, и тогда он переходил на новые места, но работа не останавливалась. И хотя главный хирург госпиталя майор Степанов на вопрос: «Что же на войне самое ужасное?» — всегда коротко и сразу отвечал: «Бомбежка!» — тем не менее когда уже в белом халате и маске он стоял с ножом или зондом над раненым, он забывал и войну, и страх, и воющие немецкие бомбы. Долг врача поднимал его на такую нравственную высоту, что хирург, как когда-то, в мирные дни, в своей киевской поликлинике, уверенно и не торопясь делал свое дело. Уже привыкшие к этому операционная сестра Харчук, врач Вишневецкая и фельдшер Малышко, сами люди не трусливого десятка, черпали нравственную силу и успокоенность в уверенных и очень точных действиях хирурга. Позже они удивлялись и втайне даже негодовали на доктора, в момент операции словно не замечавшего нервного подъема людей.