Георгий Кубанский - «На суше и на море» 1962

Снег не переставал, снова падали огромные хлопья. И все-таки даже в таких, небывалых обстоятельствах охотники остаются верпы себе. На спуске попался свежий след соболя. Было видно, зверек только что прошел, причем он тоже проваливался глубоко в снег. Несколько наиболее азартных собак бухнулись в снег и забарахтались, отчаянно пробиваясь вперед, остальные кинулись за ними. Следом за собаками пошел Илья, и почти сразу послышался выстрел — по такому снегу соболь не может далеко уйти.

На радостях здесь же и ночевали, а назавтра добрели до ночевки на Токтыкане. Здесь решили дневать, а еще через два перехода глубина снега стала уменьшаться на глазах, и вскоре они шли уже сравнительно легко.

Охотники остались у зимовья Уян, где снег был до колеи и еще можно было охотиться с собаками, а Федор ушел в Муринью — ему предстояло теперь обследовать результаты выпуска соболей на реке Келоре.

Потом Федору приходилось лазить и в дальних северных лесах Западной Сибири, и в Саянах, и по Алтаю, и опять по приленской тайге… Но впечатления первой таежной эпопеи не забудутся никогда.

Борис Евгеньев

НА ТРАВЕРЗЕ — МЫС ОПАСНЫЙ

[рассказ]

ПОЧЕТНАЯ грамота — первое, что бросилось в глаза корреспонденту Снеткову, как только он спустился с палубы в каюту катера.

Грамота висела возле иллюминатора, а рамочке, под стеклом.

Снетков надел очки, прочитал:

*************************************

Экипажу буксирного катера «Кихчик»

Петропавловского рыбокомбината

за спасение самоходной баржи «Аврора»

в штормовую погоду

10 декабря 1958 года

и самоотверженную работу

команды катера

***************************************

По всегдашней привычке тотчас «фиксировать» все сколько-нибудь приметное, любопытное, корреспондент вытащил из кармана потрепанную записную книжку и переписал текст почетной грамоты.

— Что за беда приключилась с «Авророй»? — спросил он молодого матроса, прибежавшего с палубы и торопливо рывшегося в сундучке возле своей койки.

— С какой «Авророй»? A-а, с этой! — матрос, круглолицый, краснощекий паренек, посмотрел на почетную грамоту, посмотрел на корреспондента, виновато улыбнулся. — Вот уж чего не знаю, того не знаю! Не было меня тогда на корабле…

Набил карманы ватника охотничьими патронами и помчался наверх, загремел сапогами по крутому трапу. Минуты не прошло — Снетков услышал над головой короткие хлопки выстрелов: моряки били с палубы топорков, кайр, бакланов. Великое множество морской птицы кружилось над бухтой, качалось на волнах.

В каюту заглянул капитан — смуглолицый, щеголеватый, в новеньком бушлате поверх черного кителя, в лихо заломленной фуражке. Хотел, видно, посмотреть заботливым хозяйским глазом, как разместились пассажиры.

Снетков обратился к нему с тем же вопросом, который только что задал матросу.

Молодой капитан внимательно посмотрел на корреспондента, будто впервые увидел на борту своего судна пожилого, с седыми висками, давно небритого, щуплого человека в синем плаще. Снисходительно улыбнулся: «Ох уж, эти газетчики!»

— Дела давно минувших дней! — сказал он. — В общем, ничего особенного. Потом как-нибудь расскажу, сейчас, извините, недосуг… Вы бы Федьку спросили — он был здесь, за патронами приходил.

— Да он говорит — не знает ничего!

— Он-то не знает? Он, можно сказать, — главный герой спектакля! Это он так — застеснялся!

Снетков хорошо знал упорную нелюбовь этих мужественных, стыдливо скромных людей ко всему сколько-нибудь показному, особенно к рассказам о своих подвигах. И он вполне удовлетворился коротким рассказом радиста, белобрысого великана, заглянувшего после ухода капитана в каюту попросить огонька.

— Зимний штормяга был, — сказал радист, закуривая: — снег, муть, черт-те что! А у них, на «Авроре», топливо кончилось. Положеньице, конечно, невеселое: на траверзе — мыс Опасный. Понесло на камни. Приняли мы сигнал бедствия — пошли. Нелегко нашему «жучку» в такую волну подойти на сближение с другим судном. И так и сяк крутились. Федька выручил: обвязался поясом, сиганул с концом за борт. Отчаянная голова! С «Авроры» его в момент выловили. Ну, завели буксир — все нормально!

Дымя папироской, он пошел вразвалочку к тесной своей радиоконурке возле трапа — степенный, видно, добродушный парень.

Глядя на его широкую спину, обтянутую серым свитером, заштопанным на локтях, Снетков вдруг вспомнил: ему говорили на базе, что на катере — комсомольский экипаж, что борются ребята за почетное звание экипажа коммунистического труда. Достал записную книжку, стал быстро-быстро писать в ней…

— Геройские ребята — ничего не скажешь! — услышал Снетков возле своего уха бодренький тенорок. Вздрогнув от неожиданности, обернулся.

За его спиной стоял один из пассажиров, которых капитан по доброте душевной согласился доставить в Рыбачий поселок, откуда до Петропавловска ходят рейсовые катера.

К числу пассажиров принадлежали и корреспондент Снетков, и геодезист — высокий, голенастый молодой человек в сапогах, штормовке, форменной фуражке, с большим рюкзаком и какими-то приборами в грязных брезентовых чехлах, и небольшое семейство: муж, жена, грудной ребеночек.

С явной неохотой допустил капитан это семейство на борт катера. Снетков как раз стоял на палубе, любуясь фиолетовой громадой Вилючинского вулкана, по плечам которого медленно сползали дымчато-серые облака, когда к катеру подошел глава семьи — коренастый парень в побелевшей по швам кожаной куртке, с бородкой «под норвежца». Смиренно, почти заискивающе, попросил он капитана помочь ему добраться «с семейством и барахлишком» до Рыбачьего поселка.

Капитан молча осмотрел его с ног до головы, перевел взгляд на «барахлишко», сложенное на пирсе. Возле узлов, мешков, обшарпанных чемоданов сиротливо стояла на ветру, задувавшем с океана, худенькая большеглазая женщина, похожая на девочку-подростка, с ребенком, завернутым в синее ватное одеяльце, на руках.

— Я уже взял двоих, — хмурясь, сказал капитан. — Куда ж я тебя-то возьму, да еще с таким багажом?

Парень торопливо подошел вплотную к поручням катера.

— Да я ж понимаю, милый ты человек! — заговорил он, понижая голос, прижимая руки к груди. — Задарма что ли прошусь? Разве ж я не понимаю? Да, господи же-ж!..

— Не знаю, что ты там понимаешь, — оборвал его капитан и сдвинул к переносице соболиные брови. — У меня не пассажирский лайнер — за проезд не беру. Вот это ты должен понимать!