Александр Кулешов - Голубые молнии

— Да.

— Каждый день?

— Ну не каждый, но частенько.

— И это было интересно?

— Очень.

— Чем?

Тут разговор, начинавший походить на партию настольного тенниса, оборвался.

«Действительно, чем?» — думал Ручьев. Он смотрел на девушку в военной форме, сидевшую перед ним, на ее значок мастера спорта, на трехзначную цифру на другом значке, парашютном, и вспоминал утомленные глаза своих дружков, тусклый свет ламп в табачном дыму...

— Ну, так, — без особой уверенности заговорил Ручьев, — танцевали, болтали, потом ездили на машине, у меня, была своя. Есть — своя, — поправился он. — Вот будете когда-нибудь в Москве — эх, прокачу!

— Хорошо, — Таня говорила серьезно, — покажете мне Москву.

Ручьев оживился.

— Ох, Таня, я вам такое покажу, чего мало кто из москвичей знает...

— Интересно, — перебила Таня, — каково вам теперь в армии после вашей сладкой жизни? Тяжело, наверное?

Ручьев молчал. Но Таня настаивала:

— Тяжело?

— Было тяжело.

— Что значит было? На первых порах?

— И на первых порах, и вообще...

— А теперь?

— Теперь нет. — Ручьев посмотрел Тане в глаза. — Теперь легко. Теперь все прекрасно. Есть куда ходить в увольнение, есть кому чаем меня напоить, пригреть сироту. — Он улыбнулся. — «и теперь, — как пел все тот же Вертинский, — с новым смыслом и целью я, как птица, гнездо свое вью...»

— Насчет гнезда — рановато... — Таня тоже улыбалась.

— А насчет всего остального? Чая... сироты?

— Насчет чая можете не сомневаться. В любое время. Не будет меня, будет Рена.

Так болтали о пустяках, смеялись, шутили.

Но все время зорко присматривались друг к другу, прислушивались к своим чувствам, обходили опасные места.

Прощаясь, Таня как бы между прочим заметила:

— Скоро конец нашим встречам.

— Конец? — испугался Ручьев.

— Ну, не конец — перерыв.

— Если иметь в виду, что наши встречи происходят два раза в месяц... — пытался пошутить Ручьев.

— Так и будет, — сказала Таня, деловито поправляя воротник его шинели. — я уезжаю на сбор.

— Сбор?

— Сбор. Чего вы удивляетесь? Наши дивизионные спортсмены, в том- числе и Татьяна Кравченко, убывают на очередные тренировочные прыжки. Впрочем, это недалеко.

Ручьев сразу поскучнел.

— А... — пробормотал он, — ну ладно. Вернетесь — встретимся...

— Не раньше? — Таня улыбнулась.

Но Ручьев не понял намека.

Он пожал Тане руку и торопливо зашагал в казарму.

А Таня начала убирать со стола.

Было уже больше одиннадцати, когда раздался осторожный стук в дверь.

Чуть не разбив чашку, Таня бросилась открывать.

— Что случилось! — воскликнула она, распахнув дверь.

— Ничего. А что могло случиться? — удивился стоявший на пороге Копылов.

— Ах, это ты, — разочарованно пробормотала Таня, — проходи. Чаю хочешь?

— Хочу! — Копылов радостно потер руки. — А не поздно? Рена не спит? Иду, понимаешь, вижу свет, решил зайти. Ничего?

— Да ничего, ничего, шинель-то сними. Так и будешь в шинели чай пить?

— Слушай, Таня, я ненадолго, — сказал Копылов, снимая шинель, фуражку и с удобством располагаясь у стола, — я насчет Ручьева.

Таня, направившаяся было с чайником на кухню, быстро вернулась.

— Понимаешь, — неторопливо рассуждал Копылов, выбирая в вазочке печенье побольше, — ты же завтра на сбор, так? Через три дня я привезу его туда. Сделаем как договорились. Летим втроем. Надо решить, кто прыгнет первым, ты или я. Вторым-то он. Это ясно. А вот кто первым — надо решить.

— Решать нечего — ты! — Голос Тани хлопнул, как выстрел.

Копылов удивленно посмотрел на нее, остановив руку с печеньем на полпути.

— Я не против, но если он опять заробеет, лучше, чтоб я с ним остался в самолете.

— Я прыгну после него!

— Да пожалуйста. Чего ты развоевалась? Не понимаю...

— Все. Кончили этот разговор, — резко сказала Таня и вышла, оставив Копылова в недоумении.

Глава XII

Это ужасно! Мать решила лично проверить, как служит ее любимое дитя, она намерена приехать. Вопрос с переводом все никак не решится.

Не знаю, что делать. Исчерпал все возможности. Единственное, что остается, это написать, будто отправили на задание куда-нибудь далеко. Но, зная ее характер, могу представить, что она как раз и воспользуется моим отсутствием, чтобы «нанести визит» Ладейникову. Что делать? Может быть, написать отцу конфиденциально?

А служба идет. Недавно у меня был разговор с гвардии рядовым Сосновским.

Подходит ко мне и вопрошает:

— Слушай, Ручьев, как тебе эти ребята нравятся — стажеры?

— Нравятся. — говорю.

Ребята действительно классные. Они кончают училище и у нас стажируются. Прямо как на подбор. На груди аж места не хватает — все разрядники, все специалисты, инструкторы, отличники.

Стреляют лучше всех, в спортгородке первые, в кроссах первые. Все знают, все умеют. Сам черт им не брат. Отчаянные ребята.

Между прочим, по-английски говорят дай бог — ведь после училища они помимо военной специальности получают диплом переводчика-референта.

Иногда я им жутко завидую. Представляю на их месте себя. Бесстрашный гвардеец Анатолий Ручьев! Все-таки в нашем роде войск романтики будь здоров. Одна форма чего стоит: голубые береты, голубые тельняшки...

Так вот, подходит Сосновский.

— В училище хочу рапорт подавать, — говорит.

— В училище? — спрашиваю. — Ты не того, к врачам не заходил? — Потрогал ему лоб. — Ты знаешь, что это на вето жизнь? Раз хоть одна звездочка появилась на погонах, все. Останешься в армии навсегда. И между прочим, лейтенантская звезда не обязательно превращается потом в маршальскую.

— Да я знаю... — тянет.

— Ну, а раз знаешь, так чего ж ты? Инженером ведь хотел стать.

— Ну и что, одно другому по мешает. Сначала училище, потом академия. По-твоему, командир-десантник не может кончить инженерную академию?

— Не знаю, — говорю, — может быть. А вот такая жизнь?

— Какая жизнь?

— Ты пойми, — втолковываю, — вставать ни свет ни заря, ложиться неизвестно когда, учения, тревоги, начальство требует, подчиненные, вроде нас с тобой гаврики, подводят, сегодня здесь, завтра за тысячу километров перебросят! Это жизнь?

— Жизнь, — говорит. — Представь себе, жизнь! А что, приходить на работу к девяти, уходить в шесть, весь день брюки протирать, налокотники носить лучше? Мне, между прочим, еще двадцати нет. Я еще насидеться успею. Вот ты говоришь: учения, переезды. А по-моему, это здорово! Новые края, новые города, новые люди. Это ж и есть романтика!