Брет Гарт - Том 5. Рассказы 1885-1897

И он ушел прочь, и никто не успел его окликнуть или задержать. Промокшая его фигура словно растаяла под дождем в сгущавшихся тенях сосен; еще миг — и он скрылся из виду. С этого дня он навсегда исчез из ущелья Эврика. Но и сам наш лагерь, подобно ему, вскоре тоже как‑то растаял под струями дождей.

II

Прошло три года. Дилижанс недавно открывшейся линии катился по длинному спуску к идиллической Гилиадской долине, и я смотрел в сторону городка с вполне извинительным интересом и волнением. В кармане у меня лежали документы о моем продвижении с козел дилижанса, где я исполнял обязанности почтового курьера компании «Эксельсиор», на место служащего в конторе этой компании, расположенной в раскинувшемся передо мною буколическом селении. Его пыльные прямые улицы, новые, с иголочки унылые дома и магазины, строгие, похожие на обелиски шпили его двух–трех общественных зданий, безграничные окрестные поля пшеницы и овса, монотонность которых лишь изредка оживляли решетчатые изгороди, загоны для скота и барачного вида фермерские строения, — все это, конечно, не походило на дикое приволье горных теснин, среди которых я не так давно жил и работал. Юба Билл, наш возница, на лице которого иронически–насмешливое выражение сменилось крайним неуважением, подобрал вожжи, словно намереваясь налететь на город и отважно смести его с дороги, и, пренебрежительно ткнув через плечо рукоятью бича, когда мы проезжали мимо, указал на огромный, беспорядочно выстроенный дом с нелепыми окнами и прописными буквами на вывеске.

— Если ты думаешь, что тут мы получим свою порцию выпивки, так ты ошибаешься. Это по–ихнему называется «Отель Трезвости» — такое место, где из‑под прилавка продают питье еще тошнотворнее, чем та бурда, что подается у них открыто. Я вижу перст судьбы в том, что, когда попадешь к такую вот пыльную яму и, значит, испытываешь жажду, так натыкаешься на отель трезвости. Но ты не горюй! Вот увидишь, у тебя в чулане позади конторы найдется бутыль виски, припасенная молодцом, которого ты приехал сменить. Это был белый человек и знал, где можно достать спиртное.

Через несколько минут, покончив с моим недолгим водворением, мы действительно нашли бутыль в указанном месте. Юба Билл вытер рот тыльной стороной своей кожаной рукавицы и очень милостиво обратился ко мне с такой речью:

— Не хочется мне восстанавливать тебя против Ги- ли–ада, — местечко это названо по священному писанию, богобоязненное место, и сухо тут, такой славный городишко, где, говорят, бобы растут, и картофель, и прочая овощ. Только и трех недель не пройдет, как ты взвоешь и запросишься как миленький обратно на козлы рядом со мною, где ты привык сидеть, захочешь снова изведать опасность, рискуя получить заряд в спину от промышляющих на большой дороге. Уж поверь мне! Три недели сроку, сынок, ровно черев три недели тебе в сапоги набьется сенная труха, а в кудри солома, и ты в половодье готов будешь Северную протоку вброд перейти, лишь бы выбраться отсюда.

Он стащил кожаную рукавицу — редкая милость! — и с угрюмой нежностью, ласково и покровительственно пожал мне руку своей громадной лапой и ушел. Еще минута, и колеса его кареты с презрением стряхивали с себя белую гилиадскую пыль.

Чтобы ознакомиться с интересами здешнего общества, я взял экземпляр «Гилиадского стража», лежавший у меня на письменном столе, забыв о том, что провинциальная печать имеет обыкновение пренебрегать местными новостями в пользу длинных передовиц на темы международных событий и национальной политики. С досадой я увидел, что «Страж» избегал внутренних сообщений даже старательнее, чем другие газеты такого рода, и при этом весьма пространно разглагольствовал о «положении в Европе» и «Джефферсоновской демократии». Какая‑то пошлая самоуверенность, прописной догматизм, фамильярность тона даже в обращении от безличного «мы», то и дело попадавшиеся неточности и ошибки зацепили что‑то уже заглохшее в моей памяти. Я силился вспомнить, где и когда мне доводилось внимать подобной риторике, как вдруг отворилась дверь и вошел какой‑то человек. С удивлением я узнал в нем капитана Джима.

Я не видел его с тех пор, как он с таким негодованием покинул нас три года назад в ущелье Эврика. Обстоятельства его бегства ни у него, ни у меня, разумеется, не могли бы вызвать особой охоты возобновить старую дружбу; как бывший член золотоискательской компании «Эврика» я, правда, не питал к капитану Джиму враждебных чувств, но последнее событие воскресло в моей памяти со всей его неприглядностью. Однако, к моему удовольствию, он поздоровался с прежней своей сердечностью, при этом забавно дав мне понять, что прощает то, что было, с любезной снисходительностью и сознанием своей правоты. Однако во взгляде, брошенном на газету, которую я все еще держал в руке, и снова обращенном на меня, я заметил, казалось мне, его былое неспокойное собачье выражение. Он мало изменился внешне, разве что немного потолстел, стал солиднее и медлительнее в движениях. Если мне дозволено вернуться к моим собачьим сравнениям, я сказал бы, что некие пасторальные и сельские условия жизни видоизменили его породу, и теперь он походил больше на овчарку, в карих глазах которой отражалось постоянное беспокойство об овцах, отбившихся от стада, а возможно, только об одной овце — паршивой.

Он рассказал мне, что бросил горное дело и занялся фермерством на весьма широкую ногу. Дела его идут успешно. Он вложил капитал и в другие предприятия… «мельницу с кое–какими нововведениями… и… и…». Тут глаза его снова остановились на «Страже», и он вдруг спросил, что я думаю об этой газете. Что‑то удержало меня от подробного изложения моего критического взгляда, и я лишь коротко заметил, что нахожу ее, пожалуй, слишком высокопарной для этих мест.

— Вы метко выразились, — сказал он с радостным облегчением, — «высокопарной», вот именно. А что тут дурного? Не может же человек возвышенный писать, потрафляя вкусам всякой гавкающей собаки, как вы полагаете? Так он и говорит мне… — Он запнулся в смущении, затем поспешно добавил: — Это — одно из моих предприятий.

— Вот уж никак не подозревал, капитан Джим, что вы…

— О, сам‑то я не пишу, — прервал он меня. — Я только вкладываю деньги, занимаюсь объявлениями, ну, так сказать, хозяйствую; я за нее в ответе, и редактор по моему выбору… и, — продолжал он, посмотрев на меня тем же Неспокойным, тоскливым взглядом, — это ведь как‑никак немало, а?

Мне становилось неловко. Слог редакционных статей, пробудивший во мне смутное воспоминание, как‑то подозрительно связывался с присутствием здесь капитана Джима.