Колодец трёх рек. Москва приоткрывает вам тайны своих подземелий - Даниил Юрьевич Давыдов

есть, я покажу потом! Я снимал там, когда Лужков ещё приезжал с Векслером, археологом. Лужок говорит: «Музей сделаем, показывать будем, может, там ходы подземные есть!» А потом приехали товарищи в штатском, достали ксивы и запретили копать. Да! Векслер звонить, возмущаться: «Сам мэр заинтересован в исследованиях!» А ему отвечают: «Александр Григорьевич, копать вы здесь не будете, так как дело касается государственной безопасности», и всё! Взяли и забетонировали дно колодца.

– А Лужков?

– А что Лужков? Ему сказали – он сказал, его не поддержали – он не поддержал. Над ним же тоже начальство! Я так думаю, что там коммуникации какие-то от Министерства обороны к Кремлю идут. Вот и запретили поэтому!

Точно иголкой кольнуло меня от этих слов чувством несправедливости. Получалось, что ничего со времен Стеллецкого не изменилось. Археолог проводит исследование, находит вход в подземелье, но тут вмешивается какая-то сила, от которой зависит весь дальнейший ход дела. Будто родители вернулись в самый разгар ребяческой игры. Вернулись и – разогнали детей, разрушив таинственный мир загадок и открытий, просто, обыденно, одной бездушной фразой – «дети, по домам!». Тем удивительнее было мне осознавать, что я шёл по улице с человеком, годившимся мне в дедушки, но при этом видевшим и ощущавшим окружающий мир – как и я. Для него, казалось, всё вокруг было наполнено духом исследования, познания, прикосновения к той стороне города, которую почти никто из взрослых не замечал. Задикян много знал, мог рассказать про каждый дом, каждый закоулок. Зато внутренне он был со мной заодно, и я это очень хорошо чувствовал. С середины Большого Каменного моста открывалась панорама стройных пряничных башен Кремля, жёлто-зелёных зданий внутри его и серебристой Москвы-реки, скованной серыми стенками каменных набережных. Артём дёрнул меня за рукав.

– Смотри! – показал он на параллельный мост и уродливое угловатое здание гостиницы «Россия». – Видишь, там коллектор выходит?

Я вгляделся в горящую солнечными лучами водную даль и заметил чёрные прямоугольники, в гранитной облицовке, словно провалы.

– Это Неглинка, – сказал Задикян. – Новый коллектор. А старый, который под Александровским садом, здесь, у Водовзводной башни. Отсюда не видно!

Мне вспомнились огромные медлительные тараканы, населявшие его, и я невольно передернул плечами. Спустившись, мы повернули на набережную и пошли вдоль огромного дома, увешанного табличками с фамилиями именитых жильцов.

– До того как этот ДОПР построили, – рассказывал фотограф, – здесь бараки были. Я, конечно, не застал уже, а вот Трифонов, писатель, вспоминал. Тут сейчас его доска будет. Не читал Трифонова?

Мне было стыдно признаться, но я не то что не читал, а даже и не слышал о таком писателе.

– А, ну почитай, интересно, – нисколько не смущаясь моим невежеством, продолжал Задикян. – Трифонов написал знаменитый роман «Дом на набережной», как раз про этот дом и его жильцов. И после выхода книжки за Домом правительства закрепилось это название. Удивительный дом. Пока его не построили, Большой Каменный мост был значительно уже, и выходил он не на Боровицкую площадь, а на улицу Ленивка, одну из самых коротких улиц Москвы. Ну а потом мост перестроили уже чуть ниже по реке. А вот там была архитектурная мастерская Бориса Иофана, главного архитектора ДОПРа, – показал он на особнячок с зелёной крышей на противоположном берегу.

По мере нашего пути рос и ширился новый храм Христа Спасителя. Он был похож на пасхальный кулич, украшенный разноцветной обсыпкой и сахарной пудрой.

Вскоре мы подошли к изгороди, заслонявшей проход во внутренний дворик, в центре которого возвышалось здание. Оно было сложено из красного кирпича, со стрельчатыми замковыми окошками и полукруглой высокой дверью. «Институт культурологии», – прочитал я табличку. Больше всего это здание напоминало сказочную печку из мультфильма «Гуси-лебеди», казалось, ещё чуть-чуть, и оно поздоровается с нами дверью – ртом. Всё в нем было особенным: и разной конфигурации окна, и белые декоративные пояски стен, и колонки на левом крыле, обрамляющие будто бы вход, хотя никакого входа за ними не было. Даже посчитать количество этажей мне не удалось. В центре их было вроде три, а по бокам – два, повсюду виднелись продухи, ниши и следы замуровок.

Рядом красовалась нарядная церквушка, вычищенная, покрашенная, с бесчисленным количеством украшений, завитушек и узоров, не церковь, а княжеский терем из былинного сказа. Со стороны набережной храм закрывал длинный приземистый дом, опутанный строительными лесами, снятая штукатурка обнажала перекрытия и красноватые прослойки.

– Что-то Ореста не видно, – озадаченно протянул Артём.

Я никогда прежде не встречался с профессорами, и мне было немного не по себе. Хотя, успокаивал я самого себя, чего волноваться, я же не на экзамен пришёл? А познакомиться с автором статьи, которая произвела впечатление, было лестно.

Из длинного дома, с которого будто содрали кожу, быстро вышел человек и направился к нам. Он был в чёрной скуфейке, в растянутом бесформенном пиджаке и в испачканных масляной краской джинсах. Лицо его густо заросло рыжеватой бородой и казалось ржавым, помятым. Не доходя нескольких шагов, он развёл в сторону руки, затем ускорился и, подпрыгнув ко мне, обнял, а затем трижды поцеловал в щёки. Его борода кололась и щекотала лицо, я невольно сделал шаг назад, пытаясь отстраниться.

– Во славу Божию! – закричал он и набросился на Задикяна.

Расцеловав Артёма Аршаковича, он поклонился до земли и широко улыбнулся толстыми губами:

– Во славу Божию! Если что, я тут, на втором этаже, шкафы таскаем!

Затем он развернулся и, не оборачиваясь, так же быстро скрылся в дверном проёме.

– Это что, профессор? – посмотрел я на Артёма.

В его глазах читалось недоумение. Он достал носовой платок и протер лицо.

– Да нет! Что ты? Просто сумасшедший какой-то, я его первый раз вижу.

Профессора мы нашли в здании-печке, он внимательно осматривал стенку в холле первого этажа.

– Привет, Орест! – воскликнул Задикян, едва увидев его.

Если бы я не знал, кто такой Орест Николаевич, и случайно столкнулся с ним на улице, то сразу бы решил, что передо мной – профессор. Всё в его внешности было какое-то необычное, интеллигентное, профессорское: бело-серый свободный костюм, свисающая из-под полы пиджака блестящая цепочка часов. Худое лицо обрамляла короткая седая бородка, а изящные очки в тонкой оправе придавали ему по-настоящему учёный вид. Шляпа, сдвинутая на затылок, открывала подстриженные пепельные виски.

– А, Артём! И вам здравствовать, молодой человек, – шагнул нам навстречу Орест Николаевич.

Голос его был глухой, низкий и почему-то навевал непонятную тревогу.

Сделав несколько шагов, совершенно бесшумно ступая по вытертому линолеуму тряпичными туфлями, он обнял Артёма, а затем протянул мне узкую сухую ладонь.

– Бог даст, откроем мы и