Андрей Бондаренко - Седое золото

— Поцелуй меня, Никита. Просто так — поцелуй, — попросила Зина.

Целоваться она совсем не умела, её губы были плотно сжаты и тверды.

Но она искренне старалась.

Когда рука Ника медленно скользнула вниз, девушка задрожала всем телом и упёрлась ему в грудь ладонями.

"Ничего себе! — подумал Ник, ослабляя объятия. — От простого прикосновения так дрожит. А что же будет, если до настоящего дела дойдёт? Заинтриговала, чертовка!"

— Извини, пожалуйста, — смутилась Зина. — Просто не хочу, чтобы у нас с тобой так всё было, в спешке. Мы ведь ещё встретимся, правда? Потом и поговорим обо всём. Меня в Анадырь перебрасывают, я же радистка. Если захочешь, то найдёшь потом. А сейчас поцелуй меня ещё раз и иди…

Ник пошёл дальше. Настроение было — лучше не придумаешь, радостное и солнечное.

Хотелось петь и орать на весь белый свет — о том, что жизнь прекрасна и удивительна…

Глава девятая

На краю Земли

АНТ-4 грузно, шатаясь из стороны в сторону, словно подвыпивший матёрый управдом, пробежал по каменистой площадке, гордо именовавшейся здесь, в Певеке, эпитетом "лётное поле".

Пробежал и остановился.

Ник с трудом распахнул тугую дверцу и обессиленно вывалился наружу.

Нога предательски соскочила с мокрой ступени хлипкой лесенки, и он неуклюже растянулся на земле.

Раздался громкий смех, напоминающий ржание взбесившегося конского табуна.

Это пилот самолёта веселился, достославный Маврикий Слепцов.

— Эк тебя уболтало, брат Никита, — отсмеявшись, посочувствовал Маврикий. — Эй, кончай на колесо блевать! Отойди в сторону, твою мать! Никакого почтения к лётной технике!

— Ты уж извини, Мавр! — прохрипел Ник, вытирая рот носовым платком. — Я же не нарочно. Просто сегодня не полёт был, а прыжки сплошные по ямам воздушным.

— Что да, то да, — покладисто согласился лётчик. — И погода гадкая — давление скачет, и самолёт перегружен железками вашими.

Приземлился второй АНТ-4, так же грузно и неуклюже. В один момент показалось даже, что ещё чуть-чуть, и он завалится набок. Но нет, всего секунд пять на одном колесе катил, потом выправился и бодро запрыгал дальше, по мелким булыжникам.

Маврикий облегчённо вздохнул, стащил с головы лётный шлемофон и небрежно поинтересовался:

— А ты, Никитон, ту рыженькую вспоминаешь? Американку? Соскучился, небось, кобелина настырная?

Хотел Ник послать его в грубой форме, далеко и надолго, да передумал в последний момент.

— Можешь её, если встретишь, себе забрать, — вежливо так ответил. — Мне она нынче не нужна, у меня теперь светленькая имеется.

— Это да, — зацокал языком Маврикий с видом знатока. — Эти светленькие — тихони тихонями с виду, а иногда такое в постели вытворяют, куда там рыжим и чернявым!

Ник вспомнил, как погладил Зинино бедро (чуть-чуть, притом через юбку плотную!), а у девчонки ноги задрожали — слышно было, как чашечки коленные друг о друга стукаются.

Красота, блеск полный!

"Неплохо бы ещё, — размечтался Ник, — чтобы то бедро девственным оказалось…"

— Никита, иди сюда! — позвали громко.

Обернулся: около второго самолёта Эйвэ, уже в военной форме и с опознавательным значком на груди, оживлённо болтал с каким-то моряком.

Забрав из салона самолёта свой вещмешок, Ник подошёл к разговаривающим.

— Это Никита Андреевич Иванов, командир нашей группы, — представил его Эйвэ. — А это — Андрей Шняга, начальник местного морского порта, да и аэродрома, пожалуй, тоже.

— Вдобавок ко всему — капитан славного мотобота «Проныра», — многозначительно добавил морячок, крепко пожимая Никите руку.

"Вот и человек Курчавого нарисовался", — понял Ник.

— Ну, вы до хаты ступайте, — посоветовал Шняга. — Разгрузку мы и сами произведём, людей у меня нынче навалом, — ткнул пальцем в сторону. Там, возле каких-то обгоревших развалин, лениво приплясывали на ветру худенькие солдатики. Человек сорок, не меньше. Синхронно приплясывали, практически, в унисон. Ансамбль песни и пляски Красной Армии такой.

— Я к тебе, Никита Андреевич, утречком раненько забегу, — на прощание прошептал Шняга, подмигивая Нику по очереди обоими глазами.

Рядом с одинокими воротами (одинокими — по причине полного отсутствия собственно забора) стояла потрёпанная ветрами скульптура — чукча в компании с северным оленем. У оленя в наличии был, почему-то, только один корявый рог.

Чуть в стороне от скульптуры обнаружился и настоящий чукча — тоже потрёпанный и непрезентабельный, без оленя, но с картонной коробкой. В коробке весело копошились лобастые щенки.

Увидев подходивших к нему людей, чукча заметно оживился.

— Здрасте, дядьки, чайку бы, а? Отработаю чем или на щенков поменяю: один щенок за одну пачку чая. Может, сговоримся, дядьки? А? Хорошие щенки, злые! Волками вырастут, зуб даю! — Щёлкнул ногтем большого пальца по своему единственному чёрному зубу.

— Обойдёшься, гнида. — Эйвэ невежливо отодвинул просящего в сторону и пояснил: — Спиртного им совсем не продают — строго запрещено. Так они чифирить моду взяли. За пачку чая на всё готовы. Но лучше вовсе ничего им не давать. Логика у них железная: если кто один раз чего дал, значит, и второй раз дать может. Полгода потом будет следом за тобой ходить и канючить слёзно. А если за щенка пачку чая дашь — совсем замучит. Будет каждый день щенков приносить. Говоришь ему, не надо, мол, больше щенков. А он, морда тупая, думает, что этого конкретного не надо, — мозги у него так устроены. Назавтра другого обязательно притащит! Послезавтра — третьего. И так — до бесконечности. Так что учти на будущее.

Певек этот даже посёлком нельзя было назвать. Так, второстепенный опорный пункт или стойбище неорганизованное, что вернее.

Три сборно-щитовых домика американских, с пяток халуп, сколоченных из фанерных ящиков, два десятка землянок, вырытых в склоне пологой сопки, да множество чукотских яранг, разбросанных в беспорядке по всей округе.

Одни яранги — большие, куполообразные, крытые старой парусиной; другие — маленькие, с крышей из моржовых шкур и кусков тюленьей кожи.

— Вот это — Чаунская бухта, или губа, тут уж как кому больше нравится, — с видом музейного гида вещал Эйвэ, размахивая руками. — Видишь, вон там тянется гряда сопок? Самая высокая из них называется Пээкиней. От этого названия и Певек получился, после трансформации уродливой. Легенда здесь ходит, что в очень давние времена на склонах этой сопки шла ожесточенная война чукчей с коряками, или юкагирами там, к примеру. Горы трупов образовались. А хоронить негде — вечная мерзлота кругом. Отсюда и название Пээкиней — "дурно пахнущая гора". К югу, за теми сопками, и зоны начинаются, штук пять, новые совсем. Что характерно, только два побега здесь случилось. Этот Сомов, с которым вы в Магадане беседовали, да неделю назад девчонка одна в бега подалась. Наверно, песцы уже и все косточки её обглодать успели…