Александр Кулешов - Мир приключений. 1984 год

— А вы?

— Не беспокойтесь. На крайний случай оружие с нами… — И уже мягко, как уговаривают врачи больного проглотить горькую пилюлю, просит: — Постарайтесь, пожалуйста, не подпускать бандитов. По крайней мере, пока не закончу операцию. Идите. Помогите спасти мальчика. Договорились? Вот и хорошо… Займемся каждый своим делом.

Банда Али Шаха, как оказалось потом, не могла пройти через перевал. Высланная вперед разведка душманов натолкнулась на прочный заслон солдат армейской части и отряда добровольцев защиты революции. Без единого выстрела, осторожно попятился назад Али Шах со своими головорезами. Голод и холод погнали их по старым следам. Расчет был прост: на пургу и неожиданный ночной удар. Враг не застал нас врасплох. Похоронив до захода солнца погибших сельчан по всем мусульманским обычаям, я удвоил караулы. Али Шах нарвался на плотный прицельный огонь. Освещая место боя ракетами, мы с хороших позиций расстреливали душманов в упор, не пропуская их в кривую улочку, где в одном-единственном доме в эту темную тревожную ночь ярко горел свет.

Понеся большие потери, Али Шах отступил. Мы сделали свое дело, как и полагается солдатам Народной армии. Справился со своей операцией и русский доктор, лейтенант Петров… Весь мокрый от пота, сорвал с себя маску, стащил с рук операционные перчатки, сказал устало, негромко:

— Вот и все!.. Махаммад будет жить!

Прислонился спиной к окошку, чтобы остудиться, взвешивает на вытянутой ладони две ставшие бурыми от запекшейся крови свинцовые пули, извлеченные из тела мальчика.

— Это ему на память. От советского доктора дяди Вани… — И заулыбался своими пухлыми губами, довольный, что сумел-таки осилить, успешно провести эту сложнейшую операцию в необычных полевых, а точнее, фронтовых условиях…

Стекло в окошке треснуло мягко, без особого шума. Доктор вздрогнул от сильного удара в спину, с удивлением оглянулся, посмотрел в темноту ночи и медленно, цепляясь руками за стенку, стал валиться, как подкошенная сосна от острой пилы лесоруба.

— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! — закричал не своим голосом Ниточкин и бросился к доктору, не дал упасть ему на земляной пол, принял на свои сильные руки.

…Он лежал на мягкой соломе, укрытый полушубком. Лицо сразу осунулось, потускнела голубизна глаз. А рядом — Ниточкин. Растерялся сержант, не знает, что и говорить в таких случаях надо.

— Рана пустяковая… Я вот укольчик один сделаю…

— Не суетись и не хитри, Саша, — отвечает Петров тихим голосом. — Укольчик твой не поможет… Я врач… Все понимаю…

Попытался чуть пошевельнуться. Боль по всему телу. Застонал тяжко.

— А вы потерпите, товарищ лейтенант… Скоро наш вертолет прилетит… По рации сообщили… В один миг в госпитале будем… — успокаивает Ниточкин.

Петров знал, что свои в беде не оставят. Интересно, кого пошлют? Вопрос только один: не поздно ли будет?

У нас все пилоты классные. Отчаянные. Особенно когда надо спасать человека… Вот и сейчас можно не сомневаться: прилетят в любую погоду.

— А может, попить желаете? — Ниточкин никак не угомонится. — Чай черный, как деготь, с лимончиком…

— Иди лучше к мальчику… Там ты больше нужен… Я здесь с командиром… поговорю. Иди же, Саша, иди!

Ниточкин бурчит что-то невнятное себе под нос, но слушается лейтенанта, идет в соседнюю комнату, где еще не отошел от наркоза Махаммад. Я ближе подсаживаюсь к Петрову.

— Что, прибавил я тебе хлопот, командир? — улыбается он через силу.

— Ничего… Все обойдется, — говорю я ему.

— Обойдется, — думая о своем, соглашается он со мной. — Махаммад будет жить! Это точно… Это главное… А остальное несущественно… Главное — мальчик!

— Мы все не знаем, как и благодарить тебя, доктор.

— Свои люди — сочтемся, — пытается он шутить.

Помолчал немного, лизнул языком шершавые губы и с вопросом довольно неожиданным обратился ко мне:

— А ты женат, командир?

— Не успел еще, все воюем…

— Я тоже не успел… В отпуск собрался… Свадьбу играть дома. А ночью вот подняли… По вашей просьбе… На помощь… — Лейтенант рассказывал с придыханием. — Невесту Таней зовут. Она у меня добрая. Лицо смешное, в веснушках… А глаза синие с отливом… Глянешь в них — на душе радость…

Веки прикрыл, устал, лежит тихо, Таню, наверное, свою вспоминает.

Я хотел было встать потихонечку, огонь поубавить в керосиновой лампе, а он снова заговорил:

— Не уходи, посиди рядом. Весна скоро. Сеять надо… Вы тут быстрее кончайте свою контру. А тогда ко мне в Орел в гости… Испечет мама пирог. Угостит молочком топленым с пеночкой зажаристой… Только адрес запомни. Обязательно…

Я запомнил твой адрес, Ваня. На всю жизнь. Не раз брался за ручку, чтобы написать письмо родным, и не мог. Мы все же поймали Али Шаха, разгромили его банду. Скоро очистим всю нашу землю от этой нечисти… Скоро! И тогда я обязательно приеду в Орел, Московская улица, 114, квартира 9…

Приеду, чтобы низко поклониться твоим степным полям, отцу с матерью, твоей Тане…

А сегодня я опять в том самом горном кишлаке, что почти под небесами. Приехал не один — с воспитанником нашего отряда Махаммадом. Мы будем участвовать в большом торжестве — открывать новую школу. Школу имени советского лейтенанта Ивана Петрова.

Юрий Папоров

ЭЛЬ ГУАХИРО — ШАХМАТИСТ

В кафе было шумно. По мере того как стрелка старинных часов приближалась к семи, в небольшом зале становилось все теснее. По традиции пока еще собирались лишь одни мужчины — выпить стакан оранжада, бутылку пива, передохнуть после рабочего дня, поиграть в шахматы, домино, побеседовать, а самое главное — послушать, что говорят другие о событиях в городе, в стране, в мире, что нового в Гаване.

В дальнем углу вокруг столика, стоявшего у самого окна, сгрудилось столько народа, что пробиться и узнать, как сегодня развивается ход сражения, было невозможно. Да в этом, собственно, не было особой нужды — каждый ход тут же сообщался и вполголоса комментировался. Еще бы, за доской сидел сильнейший игрок города, который вот уже второй день подряд проигрывал партию за партией неизвестному молчаливому парню в спортивной рубашке навыпуск.

Конечно же, все кругом болели за своего. Рассудительный, всегда готовый помочь советом и делом Луис Гарсия, завскладом самого крупного в городе завода, имел повсюду множество друзей. Лучше других играя в шахматы, он, однако, упорно отклонял предложения выступить в официальных соревнованиях, чем лишний раз доказывал свою скромность и у многих вызывал восхищение полнейшим равнодушием к славе.