Петр Лебеденко - Шхуна «Мальва»

— Может быть, мы не успеем оформить вас в партию, а может быть, сейчас будет даже лучше, если вы останетесь беспартийным. Но с этой минуты, Христо Юрьевич, партия считает вас большевиком.

Христо Юрьевич встал, протянул секретарю горкома руку:

— Спасибо вам, — заметно волнуясь, проговорил он. — За доверие спасибо...

— Мы еще встретимся, — ответил секретарь горкома и крепко пожал его руку...

Когда немцы подходили к городу и тысячи людей покидали свои насиженные места, Христо Араки собрал вещи и коротко сказал сыну:

— Уходим.

— Уходим, — согласился сын его Юра.

В это время в дверь постучали. В комнату вошла пожилая женщина с папкой в руках.

— Христо Юрьевич Араки? — тихо спросила она.

Араки поклонился.

— Я от товарища Краева.

Христо Юрьевич взглянул на сына, сказал:

— Подожди здесь.

Ни о чем не спрашивая, он пошел вслед за своей провожатой. И только когда увидел перед собой вывеску городского комитета партии, спросил у женщины:

— Сюда?

Та кивнула.

Домой Христо Юрьевич вернулся часа через два. Сняв шляпу, он присел на чемодан. На другом чемодане, будто ожидая поезда, сидел сын. Он поднял на отца глаза и спросил:

— Идем?

Христо Юрьевич помолчал, потом положил руку на плечо Юры и спокойно, твердо ответил:

— Мы остаемся.

— Остаемся, — повторил Юра.

Они открыли чемоданы и разложили все вещи по своим местам. Юра взял веник, подмел комнату и накрыл стол скатертью. Потом повесил над кроватью портрет матери, подошел к окну и открыл форточку. Отбросив к потолку занавеску, в комнату ворвался свежий, с запахом моря ветер. Юра глубоко вздохнул и повернулся к отцу.

— Говорят, немцы скоро будут в городе, — сказал он.

Христо Юрьевич ответил не сразу. Он тоже подошел к окну и стал рядом с сыном. Ветер пошевелил его седые волосы. Так они стояли долго-долго, стояли и молчали. Наконец отец посмотрел на сына и проговорил:

— Никто не должен уходить от своего долга...

— Я понимаю, — коротко ответил сын.

Больше они об этом не говорили.

С приходом немцев Христо Юрьевич преобразился. Главным его занятием теперь была торговля на базаре. Он покупал старые вещи, с азартом торговался, тут же продавал купленное, снова покупал и продавал. Потом он добился разрешения открыть в пустующем подвале кофейню. Вручив помощнику коменданта крупную взятку, он обещал не забывать его и впредь, если дела пойдут неплохо. Штиммер предложил со своей стороны поставлять греку суррогат кофе. Христо Юрьевич с удовольствием согласился.

...Войдя в подвал, Иван Глыба огляделся. За двумя столиками, сколоченными из ящиков, расположились какие-то люди. Перед ними стояли жестяные кружки с кофе, от которых к потолку поднимался густой пар. В подвале было сыро, накурено, с потолка изредка падали темные капли. У стойки дымно чадила сделанная из медной гильзы коптилка. На стенах шевелились уродливые тени.

— А, Глыба! — приветствовал рыбака хозяин кофейни. — Давно не видались!

Иван подошел к стойке и, не здороваясь с греком, положил перед ним деньги.

— Кружку мути! — коротко бросил он.

Христо Юрьевич налил мутного, пахнущего плесневелыми сухарями кофе и вопросительно посмотрел на Глыбу.

— Что не в духе, парень? — спросил он. — Рыбка ловится плохо?

Иван обеими руками взял горячую кружку, зло проговорил:

— Не все германскую валюту наживать думают, господин Араки.

Стуча деревяшкой, он направился в угол подвала, где в темноте стоял третий столик. За этим столиком, не спеша прихлебывая кофе, сидел человек. Глыба приостановился, но человек подвинулся и просто сказал:

— Садись, рыбак.

Иван сел рядом с ним на широкую скамейку. Заросшие колючей щетиной щеки и борода и упрямо сдвинутые к переносице густые брови придавали лицу человека суровое и решительное выражение. На нем была брезентовая куртка и черные диагоналевые, штаны, заправленные в старые сапоги. На столике лежала его потрепанная темная фуражка.

Человек взглянул на Ивана, коротко спросил:

— Не узнаешь, Иван?

Иван наклонился поближе, всмотрелся, негромко проговорил:

— Шорохов? Андрей Ильич? Откуда выплыл?

— Выплыл, — неопределенно ответил Шорохов. — Пришлось, правда, побарахтаться, но... А вообще, Иван, то дело старое...

Свернув цигарку, он закурил, глубоко затянулся и сказал:

— Вместе работать будем. Штиммер меня на шхуну шкипером посылает. — Шорохов посмотрел на Глыбу спокойно и испытующе. — Что скажешь?

Иван отодвинул от себя недопитую кружку кофе, бросил:

— К черту! Я — калека! Ищите себе других рыбаков.

Шорохов тоже отодвинул сбою кружку и, словно не слыша Ивана, твердо проговорил:

— Рыбаков подберем. Кое-кого из ребят. Например, Юрку Араки. Парень хотя и маловат, но дельный.

— Ха! — Глыба презрительно искривил губы. — Нашел шкипер рыбака! Эта сопля вся в отца пошла... Небось, завтра вывесит на шхуне объявление: «Расчет за рыбу только германской валютой».

— Тише, Иван Глыба! — шкипер незаметно покосился на сидящих за столиком людей. — Горячку свою попридержал бы...

— Ну, компания подбирается, — покачал головой Иван. — Да только мне наплевать. Я сказал — к черту, так, значит, и будет.

Он спрятал в карман кисет и бумагу, с неприязнью взглянул на подходившего к столику хозяина кофейни и, ни слова больше не говоря, вышел из подвала.

«Шкипер! — презрительно подумал Иван, выйдя из кофейни. — Гад, а не шкипер, при Советской власти в тюрьме сидел, а теперь... Все такие теперь из нор повылазили...»

Андрей Ильич Шорохов действительно почти четыре года находился в заключении. Много времени прошло с тех пор, а он и сейчас до мельчайших подробностей помнит все, что случилось.

Он плавал тогда на экспедиционной шхуне рыбтреста. Старый моряк, большевик, Шорохов и думать не мог, что к нему может прийти такое несчастье. А оно пришло, и все сразу изменилось. Сразу, в один день...

Это было шестого ноября тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Вечером, под праздник, Андрей Ильич поджидал в гости всю свою команду. На столе стояли бутылки с вином и водкой, пахло яблоками, жареным гусем. С улицы доносилась музыка.

В калитку постучали. Сказав жене «Я открою сам», Андрей Ильич надел капитанскую фуражку и вышел.

И первое, что он увидел, была черная автомашина. В те дни такие машины называли «черными воронами», и люди знали, что эти «вороны» приносят несчастье.

— Шорохов? — спросил угрюмый человек у калитки. — Садитесь в машину.