Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

— Дожди из лягушек, — тяжело дыша, определил Мило. — Я про такое читал…

— Хороши лягушки, — отозвался Димка, — весом по тонне… Чёрт подери мою тощую жопу! Смотрите сюда!..

…Девчонка лежала ничком, вцепившись широко раскинутыми руками с посиневшими ногтями в землю. На ней оставались трусики и — идиотизм! — клёпаная перевязь с кордой. Большие бледно-серые глаза застыли, сохранив выражение непередаваемого ужаса, а светлые волосы были склеены кровью. Чьей — непонятно, на самой девчонке ран не было.

— Красивая, — сожалеюще сказала Линде и вдруг хлюпнула носом.

— Её надо похоронить, — угрюмо добавил Фергюс. — Интересно, откуда она?

— Её могло нести сотни километров, — сказал Андрей.

Мы похоронили девчонку на том самом холме, где стояли и водрузили на могилу подходящую плиту местного известняка, на которой выбили сакраментальное: «Неизвестная. Приблизительно 14 лет,» — и такую же приблизительную дату.

И пошли дальше мимо туш животных, рассеянных в измятой, забрызганной кровью траве.

Мы успели отойти километра на полтора, а дозор — и того больше. И я немного удивился, увидев, что ребята остановились, а Раде бегом несётся ко мне.

— Что случилось?! — крикнул я. Раде, ещё не добежав, замахал рукой:

— Страусы!

— Чего?! — изумился я.

— Страусы! — Раде подбежал вплотную. — Честное слово, настоящие страусы! Вот такие! — он махнул рукой, подпрыгнув на месте, выше головы. — Штук пять, чешут нам навстречу! — македонец откинул со лба волосы, выбившиеся из-под повязки. — Вон, смотри!

Я посмотрел. Оставшиеся трое дозорных спинами вперёд отступали в нашу сторону. А на них, ритмично покачиваясь и выкидывая голенастые ноги, надвигались, расставив для устойчивости обрубочки крыльев, пять… страусов? Да, похожи… только у страусов не бывает таких мощных, тяжёлых клювов… Где-то я видел таких птиц. Где-то видел…

— Диатримы, чёрт побери! — закричал Андорей. — Это же диатримы!

Конечно! Я похолодел. Птицы-хищники, нелетающие, но невероятно быстрые… Мы же все про них читали в «Палеонтологии в картинках!» …

— Сюда! Все сюда, скорей, бегом, в круг! — крикнул я и, на бегу выхватывая наган, бросился навстречу наконец-то догадавшимся побежать ребятам.

— Оле-е-ег!!! — истошно закричала Танюшка.

— Держите её! — бросил я через плечо. Пробежав полпути, обнаружил, что рядом со мной несётся Фергюс, заряжавший на бегу аркебузу.

— Назад… — прохрипел я. Ирландец сплюнул, коротко усмехнулся, а я отметил, что нас догоняет ещё и Димка, не нашедший в себе сил бросить товарища. Остальные, слава богу, образовали плотный круг с девчонками внутри.

Мимо нас проскочил Анри, крутнулся на пятках, встал рядом, побежал с нами. Ян помогал Видову, который, кажется, подвернул ногу. Мы прикрыли их, я скомандовал:

— Бегите к нашим, дальше!

Аркебуза Фергюса коротко щёлкнула. Бежавшая передней огромная птица остановилась и с гневным клекотанием затанцевала на месте. Фергюс ошалело выругался по-ирландски — его пуля отскочила от перьев!

Я мгновенно оценил обстановку.

— Назад, к нашим! — приказал я.

— А ты?! — Анри сжимал в руке палаш. — Ты как же?!

— У меня револьвер…

— Да от них пули… — начал Фергюс, но я зарычал:

— Убирайтесь! — и, встав на колено, принял изготовку для стрельбы.

Передняя птица неслась, откидывая голову назад для удара. Полсотни метров… сорок… тридцать… Тах! Тах! Тах, тах, тах!

Всё-таки револьверные пули — не аркебузные, да и целил я в голову — диатрима рухнула, её клёкот захлебнулся, огромные оранжевые лапы вырывали клочья травы с дёрном. Я прицелился в другую — трах, трах!.. щёлк!

Диатрима мотала головой, приплясывая то на одной, то на другой ноге — я, кажется, выбил ей глаз. Но три её соратницы обогнули раненую с обеих сторон.

И неслись на меня.

Я открыл шторку барабана, начал выбивать гильзы. Говорят, у западных револьверов экстракция одновременная — барабан откинул в сторону, а гильзы сами из него выпрыгивают…

Всё.

Жёлтый клюв — секирой — навис надо мной.

И обрушился…

…на подставленную аркебузу Фергюса.

Второй удар пришёлся ему в левое плечо… И я услышал, как он, падая, бросил мне залившимся кровью ртом:

— За что я тебя люблю, русский — с тобой всегда весело!

Он дал мне две секунды. И на третьей я влепил три пули, которые успел вставить в барабан, в близкий и бессмысленный птичий глаз.

…Двух уцелевших и одну раненую диатриму ребята разнесли в клочья. Юджину разодрали правое плечо, Йенсу — правое бедро, но больших потерь не было.

Вот только Фергюс умер на руках у Димки буквально через минуту после того страшного удара, сломавшего ему плечо и разорвавшего артерию на шее.

— Мне бы только чтоб жизни

Смерть моя пригодилась…

— тихо сказал Йенс, кладя мне руку на плечо. Димка тихо, безутешно плакал над телом друга, стоя рядом с ним на коленях. Остальные молчали.

— Неруда? — спросил я. Йенс кивнул. — Он мне жизнь спас…

— А ты спас ребят, — ответил Йенс.

— Я возьму его аркебузу, — сказала Ингрид. — Тань, поучишь меня стрелять?

Димка очень осторожно уложил удобней голову Фергюса. Поднялся с колен, не пряча мокрых глаз. Сказал:

— Он меня спас… на балтийском побережье… Почти пять лет мы вместе… были… Вот ведь чушь-то какая, даже не в бою, даже не в бою…

— В бою, — вдруг сказала Зорка. — В бою. В этом мире всё — бой.

Димка несколько секунд смотрел на неё. Потом достал свой топор.

— Отрублю голову этой… твари. Фергюсу на могилу. Он был бы доволен.

И, сглотнув комок, пошёл к мёртвым птицам.

Водой наполненные горстиКо рту спешили поднести…Впрок пили воду черногорцы —И жили впрок. До тридцати.А умирать почётно былоСредь пуль и матовых клинковИ уносить с собой в могилуДвух-трёх врагов, двух-трёх врагов!Пока курок в ружье не стёрся —Стреляли с сёдел и с колен,И в плен не брали черногорца —Он просто не сдавался в плен!Семь сотен тысяч равных порцийВоды живой в одной горсти…И проживали черногорцыСвой долгий век. До тридцати.И жёны их водой помянут,И прячут мальчиков в горах,Покуда мальчики не станутДержать оружие в руках.Беззвучно надевали траур,И заливали очаги,И молча лили слёзы в травы —Чтоб не услышали враги.Чернели женщины от горя,Как плодородная земля,А им вослед чернели горы,Себя огнём испепеля!То было истинное мщенье —Бессмысленно себя не жгут!Людей и гор самосожженье —Как несогласие, как бунт!И пять веков — как божьи кары,Как мести сына за отца —Пылали горные пожарыИ черногорские сердца!Цари менялись, царедворцы —Но смерть в бою — всегда в чести!Не уважали черногорцыПроживших больше тридцати!..…Мне одного рожденья мало.Расти бы мне из двух корней.Жаль —  Черногория не сталаВторою родиной моей.

Степь кончалась. Вот уже трое суток над горизонтом выше и выше вырастали гранёные, слоистые каменные столбы — там начинались Кордильеры. Река, вдоль которой мы шли почти неделю (Танюшка сказала, что это Арканзас), постепенно забиралась вглубь земли, и сейчас бежала, ревя и грохоча, в каньоне на глубине почти двадцати метров.