Геннадий Гусаченко - Рыцари морских глубин

Мы вышли из Владивостока пасмурным июньским вечером. Прошли пролив Лаперуза и началось!

Свирепый тайфун «Джина» жестоко швырял и бросал огромное судно.

Огромные волны обрушивались на пароход, швыряли его как спичечный коробок.

С каждым ударом судно встряхивало так, что было непонятно, каким образом ещё держатся заклёпки в корпусе. Через наглухо задраенные переборки просачивалась вода. Временами казалось, что видавшая виды облезлая калоша, изъеденная морской солью, не взберётся на десятиметровую волну. И пучина поглотит нас. Но огромный железный утюг — лапоть, как его называли, упрямо взбирался на водяную кручу, чтобы вновь ринуться вниз. Старик «Балхаш» скрипел, скрежетал, сотрясался под ударами океанских валов. Черпая бортами воду, зарываясь в неё носом по самый полубак, взлетал и падал, подбрасываемый гигантскими волнами–качелями. И всякий раз, как стонущая шпангоутами громадина водоизмещением в шесть с половиной тысяч тонн низвергалась в тартарары, с глухим грохотом ударяясь днищем о пенисто–зелёную гладь очередного вала, что–то обрывалось внутри каждого из нас. Стоило отрвать голову от подушки, как начинало мутить. Вчерашние курсанты, измученные качкой, плашмя валялись на койках, содрогаясь в судорогах рвоты. Подняться, двигаться нет ни сил, ни воли. Есть не хочется. И противная тошнота подкатывает к горлу.

А шторм не утихает. Неделя дикой болтанки под свист ураганного ветра и громыханье палубных механизмов.

Если вы не знаете, что такое морская болезнь, представьте себя в хорошей компании, где без разбору пьёте шампанское, пиво, водку, вино, коньяк, ликёр, самогон, «шило» — спирт, брагу, домашнюю малиновую настойку, джин–тоник. Утром вы готовы изрыгнуть внутренности. Суёте пальцы в рот и корчитесь над унитазом. Вас ужасно тошнит и белый свет вам не мил.

Вы скажете, это и есть морская болезнь во время качки, когда волны «выше сельсовета»?

Наивные! Вы опохмелитесь, выпьете рассольчику и к обеду всё пройдёт.

А чтобы вы познали морскую болезнь в океанском недельном шторме, вас, мучающихся после сумбурной пьянки тошнотой и головной болью, вместо опохмелки с капустно–огуречным рассолом надо усадить на качелю и качать, качать… Недельку, другую… Когда в размахе взлётов и падений с вас полетят подхваченные ветром брызги с остатками закуски, тогда усадить вас на карусель и крутить, крутить…

Это, скажете вы, и есть морская болезнь в хорошенький шторм, так, баллов в девять?

Нет, дорогуши. Это не полный «кайф». А вот когда, падая в такой сумасшедшей качке набок влево, набок вправо, взлетая вверх, оттуда вниз, разбивая носы, ушибая локти о переборки, вы прокувыркаетесь беспрерывно неделю, а то и месяц — в зависимости от дальности рейса… Когда, всё это время вас будет выворачивать наизнанку, а рвать будет нечем и вы будете пытаться изрыгнуть кишки…

Когда, икая, вы начнёте исходить чистым, как слеза, желудочным соком…

Когда, после многодневной ураганной трёпки вы, небритый, или, если вы дама — непричёсанная, ненакрашенная — с лицом покойника, держась за ступеньки трапа, выползете на палубу, и навалившись грудью на планширь борта, со стоном всмотритесь в кипящие пеной однообразные волны, размышляя: «А не покончить ли с мучениями одним разом?».

Вот тогда, скажу вам я: «Вы в полной мере познали морскую болезнь в бушующем море!».

Но всему есть конец.

Тошноте похмельной с рыгаловкой от незнающей меры пьянки. Выпил, закусил солёненьким огурчиком и скоро всё пройдёт.

И морской болезни, долгой, без надежды на «скоро пройдёт».

Кончились и наши мучения.

Прохладным, немного ветреным камчатским утром, «Балхаш» сиплым гудком огласил Авачинскую бухту. Ослабевшие, исхудавшие сходили мы с парохода на причал морского вокзала. С любопытством оглядывали хмурый, вытянувшийся вдоль побережья Петропавловск — Камчатский. Город с памятными следами великих мореплавателей Алексея Чирикова, Витуса Беринга, Петра Креницына, Михаила Левашева, Жана Лаперуза, Ивана Крузенштерна, Юрия Лисянского, Василия Головнина, Фёдора Литке, Отто Коцебу, Геннадия Невельского, географа Степана Крашенинникова.

Именем последнего названа удобная бухта, закрытая от всех штормовых ветров, от посторонних глаз недругов, в которую всех нас поочерёдно, несколькими партиями, свезли морские буксиры.

Здесь находилась самая главная ударная сила Тихоокеанского флота, его мощь и гордость — 15‑я эскадра подводных лодок. В её состав входили бригада дизельных торпедных подводных лодок, дивизия атомоходов, вооружённых торпедами и крылатыми ракетами, дивизия дизельных стратегических подводных ракетоносцев и дивизион вспомогательных кораблей.

Утро пасмурное, с солоноватым запахом моря. Пенистые волны шелестят почти у самых ног, плещутся на гладкий мокрый песок, треплют длинные плети водорослей — ламинарии. Крики чаек и приглушенные расстоянием голоса из корабельных динамиков. Завывания сирен подходящих к пирсам катеров и буксиров.

Море… Вот оно, рядом. Такое близкое и такое далёкое. Не раз рисовавшееся в детском воображении. Мечта юности, ставшая реальностью.

Море… Ещё вчера елозившее мною по железной палубе «Балхаша», превращая меня в безвольную размазню, в тряпку, сегодня вновь манит в неведомую, загадочную даль. Ещё вчера, подыхая от жестокой качки, я жалел, что родился на белый свет, а сейчас снова готов уйти туда, где бушует океан, перед которым мелко и ничтожно всё на планете. Швырни в него самый грозный вулкан, изрыгающий клокочущую огненную лаву — пшикнет раскалённым угольком, брошенным в ведро с водой!

Здравствуй, море! Грозное, спокойное, величественное и прекрасное. Задало ты нам на «Балхаше» хорошую трёпку! Как–то примешь теперь, получивших первое крещение Нептуна, ставшее экзаменом на верность тебе?! Ещё есть время отказаться от морских походов, сославшись на непереносимость морской болезни, испытанной на «Балхаше» в полную меру.

Но рядом со мной плачущих, стонущих, повергнутых в уныние нет. Вот уже слышны анекдоты про Гену Терёшкина — счастливчика, не страдавшего морской болезнью и по этой причине не терявшего времени даром. Шесть дней и семь ночей кучерявый секс–символ из Улан — Удэ протирал коленями диван судовой кают–компании, занимаясь любовью с буфетчицей, поражая и восхищая её своими редкостными мужскими достоинствами, заодно прославляя бурятскую столицу.

Мой кореш Петруха Молчанов подначивает меня:

— На «Балхаше», паря, ты весь на рыгево изошёл. Ботиночки хоть остались от тебя?

— Сам–то лучше? Мордой в рыготину как в тарелку с винегретом зарылся… Тоже мне моряк, едрёна корень…