Робер Мерль - Остров

— Все равно ты меня не соблазнишь! — сказала Итиа, высыпав из ладони на грудь Меани целую горсть камешков. — Ни за что на свете я не возьму себе такого танэ, как ты. Сегодня я, завтра Авапуи, послезавтра Омаата.

— У меня, — гулко отозвалась Омаата, — у меня уже есть Жоно.

Парсел расхохотался.

— Почему ты смеешься, Адамо?

— Смеюсь потому, что мне нравится твой голос, Омаата. И добавил по-английски: — Словно голубка зарычала.

Он хотел перевести эту фразу, но не знал, как по-таитянски «рычать». На Таити нет диких зверей.

— По-моему, — продолжала Итиа, — лучший танэ на всем острове — это Адамо. Он не очень высокий, зато волосы у него как солнце, когда оно утром проглядывает сквозь ветви пальм. А глаза! О, до чего же мне нравятся его глаза. Они светлее, чем воды лагуны в полдень! А нос у него прямой, совсем, совсем прямой! Когда он улыбнется, у него на правой щеке делается ямочка, а вид веселый, как у девушки. Но когда он не улыбается, вид у него важный, как у вождя. Я уверена, что на своем острове Адамо был самым главным вождем и что у него было множество кокосовых пальм.

Парсел не мог удержаться от смеха.

— На моем острове нет кокосовых пальм.

— Ой! — удивилась Итиа. — А как же вы тогда живете?

— Плохо. Потому-то мы и приезжаем жить на чужие острова.

— Все равно, даже без кокосовых пальм ты хороший танэ, — упорствовала Итиа, глядя на Парсела искрящимися веселыми глазами. — Ты самый хороший танэ на всем острове.

Ивоа поднялась на локте и улыбнулась Итиа доброжелательно, но с достоинством.

— Адамо, — произнесла она все с той же улыбкой и сделала правой рукой выразительный и широкий жест, так похожий на жест ее отца Оту, — Адамо — танэ Ивоа.

Эта торжественная отповедь до слез рассмешила Меани, а Омаата презрительно усмехнулась. Итиа потупила голову и, согнув локоть правой руки, прикрыла лицо, словно ребенок, который вот-вот заплачет. Ее одернули при людях, и ей стало стыдно за свои манеры.

Все молчали, жара все не спадала, и Парсел, лежа на траве и держа в своих руках руку Ивоа, чувствовал, что его клонит ко сну.

— Вот я все думаю, — вполголоса произнес он, — что сделалось с теми людьми, которые жили на этом острове?

— Возможно, на них напал мор и все они умерли, — сказала Омаата, тоже понижая голос.

— А возможно, — в тон ей отозвался Меани, — между двумя племенами началась война и люди перебили друг друга.

— Даже женщин? — спросил Парсел.

— Когда жрецы племени объявляют, что пора «потрошить курицу», женщин тоже убивают. И детей.

Парсел приподнялся на локте.

— Но ведь не все же умирают. Кто-нибудь да остается победителем.

— Нет, — возразил Меани, грустно покачав головой. — Не всегда. На острове Мана все истребили друг друга, все! Все! Перебили всех мужчин и женщин. Уцелел лишь один человек. Но он не пожелал жить на острове с мертвецами. Он сел в пирогу, ему удалось добраться до Таити, и он рассказал обо всем, что произошло у них на Мана. А потом, через две недели он тоже умер. Может быть, от горя. Мана — это такой маленький островок, не больше нашего, и теперь там никто не живет. Никто не желает туда ехать.

— А я думаю, — сказала Ивоа, вскидывая головку, — люди уехали на своих пирогах потому, что они боялись.

— Кого боялись? — спросил Парсел.

— Боялись тупапау!

Парсел улыбнулся.

— Зря ты улыбаешься, Адамо, — сказала Омаата. — Бывают тупапау до того злые, что они все время мучат людей.

— А что они делают?

— Вот, например, ты разожжешь огонь и поставишь греть воду. Стоит тебе отвернуться, тупапау выплеснут воду и затушат огонь.

Между Меани и Парселом оставалось свободное местечко, и Итиа быстро прошмыгнула туда. Затем легла на бок, сжалась комочком и, повернув к Парселу свое посеревшее от волнения личико, попросила:

— Дай мне руку.

— Зачем? — удивился Парсел

— Я боюсь.

Парсел бросил нерешительный взгляд в сторону Ивоа, но Ивоа поспешно сказала:

— Видишь, ребенок боится, дай ей руку.

Парсел повиновался. Итиа сунула свою руку в теплые пальцы Парсела и, вздохнув, прижала их к щеке.

— Адамо, — заговорила Омаата, — а на твоем острове есть тупапау?

— Люди говорят, что есть.

— А что они делают?

— Расхаживают по ночам и гремят цепями.

— На Таити нет цепей, — улыбнулся Меани, — но наши тупапау тоже любят шуметь.

— Чем же они шумят?

— Всем чем угодно. — И он добавил — шутливо или всерьез, Парсел так и не понял: — Знай, что все шумы, которые ты слышишь, но не можешь объяснить, откуда они идут, производят тупапау.

— И днем тоже?

— И днем тоже.

— Тише! — вдруг крикнул Парсел.

Все застыли на месте, даже дохнуть боялись. Радужные безмолвные птички по-прежнему порхали вокруг, и не слышно было иных звуков, кроме мягкого трепетания их крылышек.

— Вот видишь, Меани, — сказал Парсел, — и тупапау тоже ушли. Они полетели за пирогами, когда люди с острова отплыли в открытое море.

— Может быть, — ответил Меани, — а может быть, они молчат потому, что боятся.

— Как? — удивился Парсел. — Тупапау тоже боятся? А кого?

— Да людей же, — пояснил Меани, и глаза его хитро блеснули.

— Что ж, — сказал Парсел, — утешительно знать, что духи тоже кого-нибудь боятся.

В глазах Меани по-прежнему светилось лукавое веселье. «Он не верит вовсе эти россказни», — подумал Парсел.

— Тупапау молчат потому, что боятся Жоно, — проговорила Итиа, садясь на траву, но руку Парсела не выпустила. — На Жоно страшно смотреть. Уж я знаю, что здешние тупапау никогда не видели таких людей, как Жоно.

— О юная дева, швыряющая камешки, как же тупапау могли видеть Жоно, если у них нет глаз? — засмеялся Меани.

— А кто тебе сказал, что у них нет глаз? — спросила Итиа.

— Если бы у них были глаза, ты бы их увидела. Вот, скажем, прогуливаешься ты по лесу, и вдруг из-за листьев на тебя смотрят два огромных глаза…

— Сохрани меня, Эатуа! — крикнула Итиа, прижимая руку Парсела к своей щеке. — Никогда больше я не осмелюсь одна ходить по лесу.

— Хочешь, я буду ходить с тобой?

Ивоа рассмеялась.

— Перестань дразнить ее, брат, — сказала она.

— А я, — гордо произнесла Омаата, — я тоже считаю, что тупапау боятся Жоно. На Жоно действительно страшно смотреть. Он огромный, как акула, и все тело у него в рыжей шерсти.

— Верно, — подтвердила Итиа, — с Жоно я тоже ничего не боюсь. Даже здесь, на незнакомом острове.

— Даже в лесу, — подхватила Ивоа.

— Жоно не человек, а скала, — произнесла Итиа, повысив голос. — Он совсем красный.

Парсел глядел на говоривших с улыбкой. Таитяне в совершенстве владеют искусством из всего на свете извлекать удовольствие и пугают-то они себя лишь для того, чтобы приятнее было убедиться в нелепости собственных страхов.