Мемуары гейша - Maryna Ostromyr

везет непутевую в монастырь на богомолье, целую неделю там какой-то церковный фестиваль. Там-то мы их и подловим… В смысле, ты — молодой, прекрасный патер.

— Не слишком ли я молодой и прекрасный для сексзависимой? — спросил Макс, глядя в зеркало. Действительно, в сутане он отлично выглядит — подчеркнута талия, выделены плечи, строгий воротничок, светлые волосы так красиво контрастируют с черной тканью…

— Я очень не люблю работать с зависимыми, слишком сложно, стараюсь направить к профессиональной помощи, а тут придурок-отец стесняется, — обьясняла Эльвира, — Конечно, мы не сможем избавить ее от зависимости. Тем более, за неделю. Вариант, который можем реализовать — переключить с одной зависимости на другую, менее позорящую должность отца…. Религиозность семьи подсказала мне идею переключить на религию. Ты, Максик, будешь переключателем — вызовешь сексуальный интерес, а потом вернешь заблудшую душу в лоно святой католической церкви. А потом с ней пусть попы-специалисты разбираются…

— Блин, Эльвира! Да как же я ее верну, я же не поп-специалист!

— Ты же католик, Максик, сам рассказывал, что с бабушкой ходили в церковь, знаешь, что к чему…

— Да какой я католик! Таких грешников, как я, вообще на порог храма пускать нельзя!

— А таких, как я, Максик, католическая церковь вообще на кострах сжигать любит. Так, что ты больше подходишь…

…Это были золотые несколько лет его детства, когда он жил с бабушкой. Не видел омерзительного папашу, не видел слез матери, с бабушкой было хорошо и спокойно… И каждую неделю ходили в соседнюю церковь к мессе. На Рождество в соборе был такой красивый праздник с концертом и подарками, а на Пасху все дети городка искали яйца в лесу, он всегда больше всех находил, а бабушка велела делиться с теми, кто нашел меньше… Ну, ему не жалко было — у него десять, а у вон той девочки одно яйцо всего, пусть не плачет, он поделится…

Ходить в церковь маленькому Максику нравилось, там так красиво — он всегда любил все красивое. Гимны такие торжественные, голос у него детский был неплохой, даже в хоре пел. Все молитвы знал, и сейчас даже, если глаза закрыть — в голове всплывает “Радуйся, Мария, благодати полная…”

А когда готовился к конфирмации, то внезапно скончалась бабушка, так конфирмацию и не прошел… И его забрали из рая в ад — в дом, который он ненавидел…

— А если меня раскроют? Я не хрена не знаю в этих церковных правилах.

- “Номер два” будет суфлером, обложится молитвенниками, будет курировать, как обычно… А если раскроют, то судейский папа тебя прикроет, не боись, Максик. Сценарий мы с “номер два” набросим, но ты должен одобрить — ты единственный католик среди нас.

— Да какой я католик!

Потом снова посмотрел в зеркало, закрыл глаза. А когда открыл, на Эльвиру снова смотрел молодой патер — но холодный, недоступный, с глазами, что смотрели дальше и видели больше… Конечно, Эльвиру, как любую грешницу, это страшно завело. Он оттолкнул ее:

— Блудница вавилонская! Изыди, дщерь греха!

Эльвира хлопала в ладоши от восторга.

— Верю в успех! Я уже готова обратиться в лоно церкви, ты просто ангел…

— Богохульница! Греховодная волшебница, поди прочь!

— Не увлекайся, Максик, и не борзей — соблюдай субординацию.

В монастырском саду, мать с дочкой наткнулись на прекрасного патера, читающего молитвенник и перебирающего четки. Он спросил их что-то про расписание автобусов. Приехал из провинции на церковный праздник. Только в этом году семинарию закончил, получил приход в отдаленном поселке… На службе сидели рядом. Молодой священник где-то потерял свой молитвенник, девушка поделилась с ним. Их пальцы соприкоснулись. Они пели в унисон. Иногда скромный священник сбивался, смущенно улыбаясь, и соседка по скамье поправляла его. Вышли из собора все вместе. Обедали. Потом молодой священник пригласил девушку на занятие в молодежной библейской группе…

Вообще-то ей очень досаждала эта родительская блажь переться черти-куда на какой-то идиотский церковный праздник, у этой девицы было полно вариантов более приятно провести время. Но мать так причитала о ее неправильном поведении — отмолить грехи хотела, а отец так орал — обещал выгнать из дому, отнять машину и денег не давать, что пришлось согласиться. И девица очень страдала в этой поездке, пока не встретила этого прикольного священника — никогда не видела таких хорошеньких… Его сдержанность завела ее, его недоступность — он же католический священник! — привлекала еще больше. Случайное прикосновение заставляло ее вспотеть, а щекотание светлыми кудрями — молодой священник что-то показывал ей в книжке, наклоняясь, приводило в исступление… Поэтому девица согласилась пойти с ним на молодежное занятие. Тема была просто ржачная — “воздержание, как способ избежать греха”. Ну, хоть поржет, а то в этой церкви такая тоска…

Там много всего говорили такого умного, но страшно унылого, Библию цитировали. А вот когда опытом делились, выступали — было чуть повеселее. Этот красавчик-священник тоже выступал, он же, типа, католический священник, в воздержании толк знает. Да только тормозил странно, повторял вопрос, думал долго, потом отвечал, запинаясь — не так, чтобы сильный оратор…

Да ничего он не тормоз! Просто в нем нет ничего церковного, кроме четырех молитв и умения правильно креститься, а он священника тут должен изображать! Поэтому повторял вопрос, чтобы через микрофон в воротничке, “номер два” услышала, нашла и продиктовала ему что говорить, с цитатами и ссылками на теологов…

А вот когда все рассказывали личные истории, вот тут он не тормозил, вот тут ему было что порассказать о тернистом пути греха — обычно весь этот его стандартный набор историй “про баб” он рассказывал собеседникам в другом контексте, но тут приправил его оттенком раскаяния и осуждения.

…Он уверовал, он исправился, он ведет к свету праведной жизни другую молодежь — вот эту девушку, которая очевидно нуждается в поддержке и утешении…

Вот, если бы были соревнования по бесстыжему вранью — этот оратор, без сомнения, взял бы первый приз, а если бы за обычное вранье небеса поражали бы молнией, то на этого блондина обрушилась бы целая небесная артиллерия. Ох, как проникновенно он врал! А может, и не врал — может, он выворачивал