Дневник шпиона - Николай Григорьевич Смирнов

Оно не закрепляет разрыва, а, наоборот, всегда может служить мостиком для возобновления отношений. Мне кажется, что длительная разлука многому научит Мабель, и она к моему возвращению сделается любезней.

Дед пожал мне руку на прощанье и шепнул на ухо:

— Заставь русских полностью заплатить долги, Эдди. Ведь косвенно они виноваты в смерти твоего отца. Кроме того, нельзя ли сделать так, чтобы Кавказ остался навсегда за нами? После каждой войны, даже самой паршивой, Англии должен перепадать хороший кусочек…

"Зодиак" отошел в полдень совершенно благополучно. Эти строчки я уже пишу у себя в каюте.

Прощай, Лондон, прекрасный город, вечно прикрытый колпаком из матового стекла. Мне очень грустно расставаться с тобой. Но на мою долю выпало любить тебя не только на словах. Я всегда готов быть острием шпаги, входящей в грудь твоего врага.

5 марта. Мы плывем хорошо, хотя довольно медленно. Сейчас стоим в Гибралтаре. Погрузка снарядов только что началась.

Здесь весна. Солнце печет отчаянно. Но скала слишком угрюма. Даже теплое море не может ее скрасить. Пушки смотрят во все стороны — и на Африку, и на Европу. Мне кажется, что эта крепость придумана природой специально для нас. Это английский замок к морю, которое нам не принадлежит.

12 марта. Мы прошли Дарданеллы. Капитан показывал мне места наших боев в 1915 году, когда по плану Черчилля мы должны были с моря взять Константиноноль. Все дно пролива, говорят, покрыто трупами наших солдат в полной амуниции. Неудачный поход стоил тогда Уинстону министерского места. Но он вернул его через два года.

Капитан говорит, что, если погода удержится, послезавтра мы будем в Севастополе.

В ДЕНИКИНСКОМ КРЫМУ

16 марта. Я съехал на берег в Севастополе в восемь часов утра. Судя по всему, в городе как раз то, что называется разложением. Я встретил двух наших офицеров, и они сообщили мне, что с превеликой радостью расстанутся с Крымом. Я не стал долго разговаривать с ними и спросил, не знают ли они лейтенанта Рейли, к которому я привез письма из Лондона. Они дали мне его адрес и показали, как пройти.

У меня в кармане была записка к Рейли от майора Варбуртона. В записке майор писал всякую шутливую чушь, рекомендовал меня как славного малого и просил угостить сигарами и виски. На нашем языке это значило, что Рейли должен во всем доверять мне. Кроме того, я знал, что у него имеются на руке такие же часики, как у меня. Поэтому я без всяких церемоний постучался в комнату лейтенанта.

Было девять часов утра, и я думал, что Рейли еще спит. Однако я застал его уже бодрствующим, в большом тазу, с колечком душа на шее. Вода текла по его мускулистому телу, прикрытому в некоторой своей части только моноклем, который он успел вдеть, взявши со стола мокрой рукой.

При помощи этого стеклышка он прочел записку Варбуртона, вымочив ее как следует.

— Простите меня за мое прозрачное одеяние, — сказал он дружески. — Пока я буду одеваться, не хотите ли выпить русской водки? Бутылка на окне.

Я не успел выпить и стаканчика, как он предстал передо мной в пушистом купальном халате. Он выпил вместе со мной немного водки и принялся кричать, позабывши традиционное английское хладнокровие:

— Ей-богу, англичанам надо переменить характер и не лезть в чужие дела! Ведь эти русские так подлы, что на них нельзя строить ни малейших расчетов. Я глубоко убежден, что моя карьера в Лондоне кончена. Во всех неудачах Деникина там будут обвинять, конечно, нас. А мы мученики… Поживете здесь, и вы увидите, что это так. Наш бедлам — это гармония по сравнению со здешней жизнью! Чтобы восстановить порядок в России, надо перебить миллионов двадцать. А остальным посадить в цари констебля с любого перекрестка Пикадилли.

Я видел, что Рейли не в духе, и хотел перевести разговор на другую тему. Но он нисколько не интересовался Лондоном. Ему больше удовольствия доставляли ругательства по адресу русских и жалобы на безысходное положение англичан. Мне даже пришлось прибегнуть к военной дисциплине: как только лейтенант оказался в форме, я призвал его к порядку. Тут он успокоился.

— Мне необходимо срочно увидеть генерала Деникина, — сказал я. — У меня есть к нему поручение от военного министра.

— А черт его знает, где он! — ответил Рейли по-прежнему ворчливо. — Тут прошел радостный слух, что он хочет застрелиться. Это было бы, конечно, самое лучшее. Но я уверен, что он не застрелится. Засел где-то в тайном месте и молчит, потому что никто не намерен простить ему отступления.

— Мне надо его увидеть во что бы то ни стало.

— Что же, пустите слух, что вы привезли ему денег, фунтов двести. Он моментально найдет вас сам.

Мне было не до шуток. Дав Рейли приказание выяснить к завтра местопребывание Деникина, я ушел.

Улицы города произвели на меня отвратительное впечатление. Офицеры и солдаты, в самых различных формах, но одинаково оборванные, шатались по тротуарам и бульвару или сидели за столиками кафе, не имея средств, чтобы потребовать чаю. Они спорили, кричали, часто хватались за оружие, но их тут же разнимали, и они целовались по русскому обычаю. Это была армия Деникина, та самая, на которую мы рассчитывали в Лондоне. Как мы могли так промахнуться? Я вернулся на "Зодиак" в самом дурном настроении.

26 марта. Почти неделю я не прикасался к тетрадке. Однако мне пришлось видеть за это время кое-что любопытное.

Рейли исполнил мое поручение. Он явился ко мне на "Зодиак" с извещением, что Деникин живет в уединенной вилле под Севастополем и готов принять меня. Рейли советовал мне отправиться к генералу на моторном катере, так как с воды можно было быстрее и незаметнее добраться до виллы. Я так и сделал. На катере мы прошли вдоль желтых, противных берегов и вышли из бухты. Место нашего назначения оказалось ближе, чем я рассчитывал. Из-за большой волны мы не могли причалить к берегу. Нам пришлось вызвать рыбачью лодку. Мы вышли на берег в морской пене, с мокрыми ногами.

Вокруг исторической виллы был сад, обнесенный каменной стеной. В этом саду деревья миндаля уже отцветали. Сама вилла, более похожая на крестьянский дом, была бела и приземиста, как все постройки здесь.

В приемной два казачьих офицера в длинных черных мундирах, с серебряными украшениями на груди, играли в дурачки. У их ног, как верные собаки, дремали два пулемета. Рейли был знаком с офицерами. Он представил меня им и разъяснил, кто я такой.