Эжен Сю - Тайны народа

— Господин морской комиссар подтвердит вам то, что я сказал. Вы можете сегодня же выйти отсюда, если хотите, так даже сейчас.

— Сударь, — сказал господин Лебрен — не возьметесь ли передать комиссару одну мою просьбу, вам он, конечно, не откажет в ее исполнении. Я хотел бы взять с собой мои кандалы.

— Как? Кандалы? Вы хотели бы…

— Мной руководит, сударь, не что иное, как простая мания коллекционера. У меня уже есть несколько исторических редкостей, среди которых находится и ваша каска, подаренная мне вами восемнадцать месяцев назад. Я хочу присоединить к ней кандалы политического преступника. Это соединение, сударь, будет очень знаменательным для меня и для моей семьи.

— Конечно, ваше желание будет удовлетворено. Я сейчас сообщу о нем комиссару. Но позвольте мне раньше задать вам один, может быть, нескромный вопрос: что вы думаете, видя меня на службе у республики?

— Подобный вопрос может вызвать лишь вполне откровенный ответ.

— Я знаю, сударь, что вы иного ответа дать мне и не можете.

— Итак, я думаю прежде всего, что вы не верите в продолжительность республики и желаете употребить пока ту власть и те права, которые были вручены вам и многим роялистам нашего отечества. Но вы хотите также воспользоваться своим положением в армии и подготовить возвращение «вашего господина и повелителя». Так, кажется, называете вы этого толстого юношу — последнего из рода Капетов, принадлежащих к французской династии, ставшей нашими королями по праву победителей? Правительство само вложило в ваши руки оружие против республики. Вы приняли это оружие, и это называется «вести честную войну». Что же касается меня, я от всей души ненавижу монархию, основанную на божественном праве, за те ужасные страдания, которые она подарила моей родине. Я всегда боролся с ней изо всех сил, но, однако, никогда не служил ей с целью ей же самой причинять вред. Никогда не носил ни ее цветов, ни ее ливреи.

— Я не ношу ливреи республики, сударь, — живо возразил Плуернель. — Я ношу форму армии.

— Сознайтесь откровенно, сударь, — сказал улыбаясь Лебрен, — что для солдата это немного… немного по-поповски — рассуждать так, как вы рассуждаете. Но дальше… Каждый служит делу по своему умению. Посмотрите хоть на нас двоих. Вы — несущий на себе знаки могущества и отличия, я — бедный человек, скованный теми цепями рабства, которые носили мои братья полторы тысячи лет назад в виде железных ошейников. Ваша партия могущественна и значительна. Она имеет за собой сильное общественное мнение и в случае надобности может опереться на любую из монархий Европы.

Она владеет богатством, на ее стороне духовенство. Вы не одни, к вам присоединятся все паразиты, все трусы, все циники, всякого рода властолюбцы, движимые тем чувством страха, который возбудил в них народный суверенитет. Они уже громко говорят о том, что предпочитают демократии королевство, основанное на божественном праве и поддерживаемое в случае надобности казацкой армией, — то королевство, которое у нас существовало до восемьдесят девятого года. Пусть так, но я и мои друзья полны веры в победу и торжество демократии…

Появление комиссара прервало беседу. Лебрен благодаря вмешательству своего покровителя легко получил разрешение взять с собой свои кандалы.

В тот же вечер он выехал в Париж.

Глава XII

10 сентября 1849 года, два дня спустя после того, как генерал Плуернель принес Лебрену весть о свободе, семья купца сидела в своей скромно убранной квартире вокруг стола с зажженной на нем лампой.

Лавка уже час назад была закрыта.

Госпожа Лебрен сводила домашние счета, а ее дочь, одетая в траур, тихо баюкала на своих коленях уснувшего ребенка. Жорж, тоже весь в черном (дедушка Морен умер несколько месяцев назад), рисовал на листе бумаги чертеж какой-то столярной работы. С тех пор как он женился, Жорж основал на артельных началах столярную мастерскую в нижнем этаже одного из домов, примыкавших к дому господина Лебрена.

Сакровир Лебрен читал трактат о производстве тканей и время от времени делал пометки на полях книги.

Жаника подрубала салфетки, а Жильдас, стоя у маленького столика, покрытого бельем, складывал различные вещи, предназначенные для выставки в магазине, и наклеивал на них ярлыки с обозначением цен.

Лицо госпожи Лебрен выражало задумчивость и грусть.

Жорж, на минуту отвлеченный от своей работы радостным детским смехом, с невыразимым восхищением смотрел на жену, играющую с проснувшимся ребенком.

Чувствовалось, что какое-то скрытое глубокое горе ни на одно мгновение не покидает этой семьи, скрепленной такими нежными узами любви и уважения. И в самом деле, не проходило ни одного часа, чтобы на память с горечью не приходило отсутствие среди семьи дорогого и почитаемого хозяина.

Скажем в нескольких словах, почему сын и зять господина Лебрена не принимали участия в июньском восстании 1848 года и, следовательно, не разделили тяжелой доли самого Лебрена.

Вначале июня 1848 года госпожа Лебрен решила отправиться в Бретань с намерением сделать там некоторые покупки и повидать своих родственников. С ней поехали Велледа и Жорж, для которых эта поездка была свадебным путешествием. Сакровир в то же время уехал в Лилль по торговым делам своего отца. Он должен был вернуться в Париж раньше матери, но был задержан делами.

Только по своем возвращении в Париж Сакровир узнал об аресте отца, сидевшего в качестве инсургента в Ваннской крепости. Получив это ужасное известие, госпожа Лебрен, ее дочь и Жорж поспешно вернулись из Бретани.

Нужно ли говорить о том, что семья господина Лебрена, насколько могла, облегчала тяжелую участь его тюремного заключения и после произнесения приговора хотела последовать за ним в Рошфор, чтобы иметь возможность часто его видеть? Но господин Лебрен, руководствуясь интересами и удобствами семьи, решительно воспротивился этой поездке. Кроме того, его не оставляла мысль (на этот раз его здравый рассудок был обманут) о близкой, всеобщей амнистии. Он поделился этой мыслью со своей семьей, которая тоже уверовала в возможность амнистии. Ей так хотелось в нее верить! Таким образом, в напрасных, но всегда воскресавших ожиданиях проходили дни, недели, месяцы. Каждый день осужденный получал от своей семьи длинное коллективное письмо, и каждый день он отвечал на него. Благодаря этому ежедневному письменному общению, благодаря также своей мужественности и вере в будущее он терпеливо переносил ужасные испытания.

Семья купца, тихо работая, продолжала сидеть вокруг стола.