Ольга Ларионова - Искатель. 1966. Выпуск №2

— Да тетя Симона же, — с отчаяньем проговорил Митька, — ну как вы не хотите понять? Я же вам говорю — дышат. Ну, вдыхают там аргон или ксенон, а выдыхают уже совсем другое. Соединение. У них внутри соединяется.

— Фантастика, — пожала плечами Симона. — И потом, откуда французские ученые это взяли? Ведь никто еще не исследовал живого венерианина. Нельзя.

— Не знаю… — растерянно протянул Митька.

— Никогда не говори ничего такого, что тебе самому до конца не ясно, — терпеливо проговорила Ираида Васильевна. — Вероятно, очередная гипотеза, пытающаяся объяснить наличие в венерианской атмосфере различных соединений инертных газов. Поговорим об этом на Земле. А сейчас нам пора, сынуля. У нас гости.

— «Кара-Бугаз»?

Все, чертенята, знают — даже примерное расписание рейсовых планетолетов.

— Нет, — сказала Симона, — «Бригантина».

Митька внимательно посмотрел на Симону. Скулы, обычно скрытые мальчишеской округлостью щек, проступили четко и тревожно,

— Познакомиться хочешь? — спросила Симона, улыбнувшись.

Ираида Васильевна недовольно обернулась к ней, но Симона как ни в чем не бывало уже успела щелкнуть тумблером. Ираида Васильевна только пожала плечами, — собственно говоря, передача из салона в присутствии экипажа какого-либо корабля никогда не запрещалась.

— Господа, — сказала Симона, переходя в салон, — это — Митя Монахов.

Космолетчики как по команде обернулись сначала к ней, а потом к фону дальней связи.

Митька увидал американцев и машинально поднялся.

На экране, четко деля его на белое и черное, были видны теперь только чуть примятая рубашка и трусы на трогательной резиночке.

— Сядь, Митя, — просто сказала Симона. — Это — экипаж «Бригантины»: капитан Дэниел О'Брайн…

Дэниел кивнул почти приветливо, и Митька ответил ему сдержанным кивком, исполненный достоинства.

— …космобиолог Мортусян…

Пино мотнул головой — Митька тоже мотнул.

— …и второй пилот Стрейнджер.

Санти привстал, улыбнулся.

Митька кивнул без улыбки и исподлобья глянул на Симону, та едва заметно прикрыла глаза, но это был целый разговор, понятный только им двоим: «Ты, детеныш, не ожидал, что они такие. Да, капитан — по-видимому, герой и дельный парень. Мортусян — парень не дельный, не герой и вообще на планетолете фигура странная. А третий — настоящий враг. Это ты правильно угадал, человчишка. А что не подал вида — правильно. И что не улыбнулся ему — тоже правильно. Молодец!»

— Не буду вам мешать, — Митька явил весь свой такт, — до свиданья.

Ираида Васильевна немножко растерялась, перебирая привычные, но неподходящие в данном случае слова, а тем временем экран погас, и американцы по очереди стали говорить то хорошее, что всегда говорят матерям про детей, а Ираида Васильевна все думала, что про отметки он так и не успел рассказать, — не вовремя всегда вмешивается эта Симона.

Ираида Васильевна вернулась на свое место. Все молчали.

— А что, — Симона потянулась за леденцами, — завидно, да? Хочется еще в футбол и девчонок за косы?

— Подумаешь, — сказал Санти. — Вот прилечу и пойду играть в футбол. И за косы кого-нибудь тоже можно.

— Черт побери, — Симона высунула кончик языка с леденцом, скосила глаза и посмотрела на конфету — она была зеленая. — А вот я — уже старуха.

Дэниел медленно поднял на нее глаза. О чем она говорит? Почему он перестал понимать, о чем она говорит?

— Ну да, — протянул Санти, — а меня так и подмывает спросить вас, в котором вы классе.

— В пятом, — с готовностью отозвалась Симона, — Лучше всего — в пятом.

Все, естественно, выразили на своих лицах необходимое недоумение — почему, мол, обязательно в пятом.

— А меня в пятом три раза из школы выгоняли. Бесповоротно. И обратно принимали. Скучал без меня директор.

Санти наклонил светлую голову к самому столу, восторженно посмотрел на Симону снизу.

— Мадам, — проникновенно проговорил он, — куда бы вы еще ни полетели, возьмите меня с собой. Готов следовать за вами в качестве оруженосца, раба, робота…

— Идет, — Симона тряхнула лохматой гривой, — идет. Только не боитесь?

— Нет, мадам.

— Молодец, мой мальчик. Но мы пойдем сквозь пояс чудовищной радиации… И все-таки не боитесь?.

— С вами, мадам?

— Правильно. Чего же бояться? Мы просто наденем антирадиационные скафандры, возьмем дезактиватор и… накроем его раструбом бортовой дозиметр. Здорово?

Лицо капитана, застывшее в снисходительно-насмешливой улыбке. Круглеющие от страха глазки Мортусяна. Санти поднял пушистые девичьи ресницы, хлоп, хлоп, — пленительно улыбнулся:

— А зачем?

— Это-то я и хочу узнать: зачем?

Казалось, Симона сейчас протянет свою огромную лапу, словно папиросную бумагу прорвет синтерикдон и накроет маленького Санти, и он трепыхнется под ней — и затихнет, пойманный…

И тут вскочила Паола. Ничего не пенимая, но инстинктивно предугадывая надвигающуюся на Дэниела опасность, она бросилась вперед, словно воробьишка, растопырив перышки:

— Ой, не отпускайте мистера Стрейнджера, капитан. Честное слово, это плохо кончится. А если он вам не нужен, то лучше оставьте его здесь, на станции…

Все дружно рассмеялись. Все, кроме Симоны.

«Господи, да что же я делаю? — неожиданно подумала она. — Что делаем мы с Адой? К чему вся эта мышиная возня с предполагаемой контрабандой, которую мы, наверное, не найдем, потому что ее попросту не существует? А потеряем мы Пашку. Потеряем нашу Пашку. А нашу ли? Нам казалось, что достаточно прожить вместе несколько лет, как она автоматически станет нашей. А вот вышло — она чужая, и мы для нее — враги. Понимает, что мы что-то затеяли, и готова на все — именно на все, на драку, на предательство, лишь бы защитить тех, своих. Так что же вы смотрите, Ада, Ираида, куда вы смотрите? От нас же уходит человек…»

А Ираида Васильевна с Адой смотрели на Санти. От него действительно трудно было глаза отвести. Симона неслышно вздохнула.

— Очень-то нам нужны тут на станции такие — рыжие, — медленно проговорила она. А про себя подумала: «Самоуверенный красавчик. Всем вам наша Пашка совсем не нужна. И все-таки она уходит к вам».

— О черт, — сказала она вслух и резко встала. — Никуда я вас с собой не возьму.

VII. ДЕНЬ ТРЕТИЙ. НИЧЕГО

Ираида Васильевна быстро вошла в центральную:

— Симона, может быть, вы мне объясните?..

А что объяснять? И как это объяснить, что Пашка, который умел так незаметно и преданно заботиться обо всех; некрасивый, почти уродливый чертенок, неопытный еще чертенок, застенчивый, с каждым часом становится все более чужим, и еще немного — и этот процесс отчуждения станет необратимым, потому что в каждом уходе одного человека от другого — или от других — есть такой предел, после которого возвращение уже невозможно.