Геннадий Гусаченко - Рыцари морских глубин

Куст калины, весь в белом цвету, колышется нарядным ветвями, словно здоровается со мной. Прижимаю к лицу ароматно пахнущие бутоны. Медовый запах лепестков пьянит, кружит голову, будоражит душу, вызывая чувства восторженной радости и нежности к прелестному созданию природы.

— Здавствуй, красавица! Здравствуй, милая! Здравствуй, моя хорошая! Дай поцелую твои лепестки… Если бы ты знала, как долго и трудно я шёл к тебе! Какие цепи пришлось порвать, какие путы и оковы сбросить, чтобы вырваться из клетки бытовизма! Годы пролетели незримою птицей в мечтах о твоей девственной красе, об этом лукоморском береге.

«Радио России» вторит моим словам цыганской песней в исполнении красавицы Рады Рай:

Ветер клонит куст калиныВ реке бурная вода.Ты скажи, скажи, калинаКак попала ты сюда.

И вот я здесь! Вдыхаю чудесное благовоние утонченных природных духов, рядом с которыми французские «Шанель» просто флакон дерьма. А на реке что–то не вообразимое. Высокие, пенистые валы с белыми гребнями катятся мимо, да такие, что скажешь, глядя на них: «И не река это, а бушующее море». Гроза началась. Дождь хлестанул резко, упругими струями ударил по складной палатке, накрытой толстой целлофановой плёнкой, крепко схваченной на сгибах прищепками. Плёнку, брошенную рыбаками возле трухлявого соломенного шалаша, я подобрал, помыл, свернул, и очень она мне сгодилась. Никакой ливень теперь не страшен. В палатке сухо, тепло, уютно и немного грустно от песни:

За глаза твои карие,За ресницы шикарные,За тебя, моя женщинаПоднимаю бокал!

Эх, «Россия», «Россия»! Люблю слушать тебя бесконечно. От твоих страстных песен не оторваться, как в жару от чистого, прохладного ручья. Пил бы и пил… Ты не приедаешься как хлеб, но не бередь мне сейчас душу такими за сердце берущими песнями и мелодиями! За кого мне поднять фляжку с остатками ликёра?

Я выключил радио.

Шелест дождя, шум ветра, вспышки молний и отдалённые раскаты грома. Плещут у берега волны. Даже птицы притихли. Никого вокруг. Только необъятные плёсы, колки, камышовые болота и кочкарники, залитые водой.

Не верится, что где–то сейчас, в больших городах массовое гулянье. Озаряют небо каскады ракет, хлопают пробки шампанского. Из автомобилей на площади вываливаются всё новые толпы радостно–возбужденных людей. Визги, смех, веселье. Работают аттракционы. Шумно у киосков с пивом, лимонадом и минералкой. Гудят пчелиными ульями города. Отдыхают. Звенят кружки, бокалы, стаканы. Разлетаются вдребезги разбитые на асфальте бутылки. Вечерний ветер метёт, раздувает горы пакетов, сигаретных пачек, окурков, картонных коробок, бумажных обёрток. Слышатся вопли и ругательства драчунов, перекрываемые громом магнитофонов, слившимся в общую какофонию звуков.

Горожане отдыхают! Гуляет народ! Пьёт за державу великую. За Отечество славное. За Русь–матушку. И пусть себе! В такой день да не выпить?!

За тебя, Россия!

Ветер стихает, и дождь не льёт струями, монотонно шуршит по плёнке, успокаивает, располагает к дрёме, клонит в сон. Я бы заснул, но ликёр и крепкий кофе взбодрили, побудили раскрыть дневник и продолжить записи воспоминаний и размышлений.

…Мы бежим марш–бросок.

От памятника революционным матросам–минёрам, расстрелянным в 1905‑м году. До КПП 51‑го учебного отряда подплава.

Пять километров по заснеженной дороге вокруг бухты Малый Улисс.

Автомат через плечо на ремне, противогаз в сумке, вещмешок за спиной.

Все в мыле, распотевшие, тяжело хакают, бегут рота за ротой.

Трусы у меня сбились, растёрли в паху кожу, вызывая жгучую боль. Бежать невыносимо. Между ног обжигало кипятком.

Я отставал всё больше, расставляя ноги так широко, будто мне забили кол в одно место. Мимо бежали чужие роты, ухая, как разгорячённое стадо быков.

Скоро я остался на дороге один. Зачёт, как известно, делается по последнему участнику забега, и первое место нашей роте с этого конца марш–броска уже обеспечено.

Чёрные фигурки матросов, удаляясь, всё уменьшались в метельном снегопаде.

Горечь постыдного отставания от роты, смешанная с болью от горящей огнём ссадины, повергли меня в уныние, близкое к отчаянию.

Я расправил трусы, отдышался и неспеша заковылял по взбитой сотнями ног забураненной дороге. Мимо проезжал грузовик с продуктовыми мешками, ящиками, бочонками. Притормозил, объезжая глубокую рытвину в колее. Не долго думая, я перебросил себя через задний борт и плюхнулся на брезент, прикрывавший провизию.

Одуреть, как хорошо! Лежу, вытянув отяжелённые усталостью ноги. Еду, из–за бортов выглядываю. Ага! Последняя рота уже близко. Это трюмные машинисты чуть живые волокутся. Почему знаю, что трюмачи? Да вон же секс–символ Гена Терёшкин среди них!

Где–то впереди наша четвёртая…

Пора готовиться к «десантированию» из машины. А так не хочется! Ехать бы и ехать. До самого дембеля. Но вот объезжаем шестую роту, пятую… Поправляю автомат, чтобы удобнее соскочить с заднего борта, но тут глазам предстаёт ящик с консервными банками, сияющими жестяными, жирными боками. Прихватываю пару штук, запихиваю в карманы шинели. И вовремя. Слева по борту пыхтит паровозом красный от натуги Петухов. От мокрых волос инструктора валит пар. Шапку в руке держит. Чуть живой, бедолага! Язык вывалил, хекает с надрывом.

Грузовик обгоняет третью роту, вторую… Всё! Прыгаю…

Как и следовало ожидать, запахал в сугроб, но удачно. Вскочил, отряхнулся, с автомата снег перчаткой смахнул, и не торопясь засеменил, чувствуя, как между ног щиплет, но уже не так больно. Терпимо. Было бы хуже, кабы не оказия с автомобилем. А вот и Петухов догоняет. За ним взмыленная рота курсантов–ракетчиков. Вливаюсь в передние ряды бегущих и вместе с ними финиширую у КПП. Петухов подошёл, хрипло спросил:

— Ты чего так от, готы ото, гвался?

— Не могу медленно бежать, товарищ старший матрос… Увлёкся…

— Спо, гтом занимался на г, гажданке?

— Так точно, первый спортивный разряд по лыжам…

На счёт разряда я не соврал. В десятом классе выполнил норматив. Хорошо бегал «пятёрку». Выступал на районных и областных соревнованиях. Я бы, конечно, и на марш–броске последним не бежал, кабы не «семейники» — флотские трусы.

Добытыми «трофеями» с военного грузовика я поделился с лучшими друзьями Володей Марковым, Петром Молчановым и Володей Прониным. Раздобыли на камбузе буханку хлеба и поздно вечером, уединившись на спортплощадке за штабелем кирпичей, с нетерпением взрезали банки. Их содержимое к нашей неописуемой радости оказалось колбасным фаршем. Мы намазывали его на хлеб, давились жадно такой диковинной вкуснятиной.