Евгений Коковин - Морская школа

– Куда это он? – спросил я у Илько.

Но тот и сам не знал, почему пароход так круто ме­няет курс.

«Октябрь» вначале шел, пересекая реку, затем еще больше взял влево. Берега с причалами, зданиями, де­ревьями разворачивались вокруг нас. Можно было по­думать, что штурвальный, если не сошел с ума, то про­сто забавляется. Пароход уже описал огромный полу­круг и плыл в обратную сторону. Однако странные дей­ствия штурвального, кроме нас, никого не смущали и не удивляли. Капитан и вахтенный штурман расхажи­вали но мостику, сохраняя полное спокойствие.

Все объяснил нам поднявшийся на палубу Николай Иванович.

– Уничтожают девиацию, – сказал он.

Мы с Илько посмотрели друг на друга и вместе спросили:

– А что это за девиация такая?

– Девиация? Это отклонение магнитной стрелки компаса от магнитного меридиана. Иначе говоря, это ненормальность в компасе. Эту ненормальность нужно устранить, чтобы пароход в море не сбился с правиль­ного курса.

Пока Николай Иванович нам объяснял, «Октябрь» снова вышел на середину фарватера.

– Теперь уже в море, – сказал старший механик.

Архангельск остался далеко за кормой.

– Смотри, Илько, наша Соломбала! – крикнул я. – Вот Мосеев остров, а вон флотский полуэкипаж. А это что за хибарка на берегу?

– Это не хибарка, – сказал Матвеев смеясь. – Не узнал? Это же кинотеатр.

Неужели это «Марс»? Каким он издали кажется ма­леньким и смешным! Эх, ребята наши не знают, что мы в море пошли. Костя Чижов только знает, мы ему го­ворили. Но он на своем пароходе, на «Канине». Тоже готовится в рейс…

– А отсюда нашей улицы не видно.

– А ты заберись на мачту, тогда увидишь.

– Нет, не увидеть. Далеко, и домов много…

Мне казалось, что вся Соломбала приветствует нас и желает нам счастливого плавания. До свиданья, ма­ма. До свиданья, дедушка Максимыч! Счастливо пла­вать, Костя! Счастливо оставаться, наша родная Солом­бала!.

«Октябрь», выпустив струю пара, резко затрубил. Впереди тоже послышался свисток. Навстречу нам шел огромный морской пароход-лесовоз.

Лесовоз шел без груза. Подобно могучей скале, воз­вышался его корпус над водой. Было видно, как кру­тится под кормой у руля большой винт. Лопасти винта, оголяясь, разбрасывали по сторонам пену и брызги.

– Из дальнего возвращается, – заметил я солидно и со знанием дела. – Из-за границы…

«Октябрь» долго шел судоходным рукавом Северной Двины – Маймаксой. На берегах Маймаксы стояли лесопильные заводы, тянулись лесные биржи. Кое-где от заводов остались лишь высокие кирпичные трубы. Заводы были сожжены интервентами.

Но вот река расширилась, и уже стал виден морской простор. Вскоре «Октябрь» вышел в Белое море.

Длинный низкий остров с одинокой башней маяка разлегся в море, недалеко от устья Северной Двины.

– Мудьюг, – сказал кто-то из команды.

Так вот он какой, этот остров смерти. Здесь были в заключении отец Кости – котельщик судоремонтных ма­стерских большевик Чижов – и отец Оли – капитан Лукин.

И я вспомнил недавние страшные дни арестов, рас­стрелов, издевательств – палаческие дни кровавых аме­риканских и английских захватчиков.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В ПЕРВОМ РЕЙСЕ

Я проснулся с необычным чувством. Какая-то непо­нятная сила поднимала меня вместе с постелью и по­душкой. Вдруг эта сила словно пропала, и я стал мед­ленно опускаться. Откуда-то доносился глухой и тоже непонятный шум.

Открыв глаза, я увидел большой медный чайник, раскачивающийся над столом, словно маятник. Чайник висел на крючке.

Иллюминаторы были закрыты и крепко завинчены ушастыми гайками-барашками. В толстые стекла то и дело била волна.

– На вахту пора, – сказал кочегар Матвеев. – Вставай завтракай.

Я поднялся и стал одеваться. Тут обнаружилось, что пропал один ботинок. Странно… Куда он мог деваться? Может быть, кочегары решили надо мной подшутить и спрятали ботинок? Но вскоре оказалось, что «подшутил» надо мной шторм. Мой ботинок «уехал» в другой конец кубрика, и я насилу его разыскал.

Завтракать не хотелось. Я выпил кружку горячего чая и вышел на палубу. Шторм был не сильный, но кач­ка изрядно чувствовалась. «Октябрь» одиноко шел по неспокойному морю, сплошь покрытому мутно-зелеными валами. Когда палуба опускалась, на нее взлетали бесчисленные брызги воды. Вокруг стоял непрерывный и монотонный шум моря. Берегов не было видно.

Уже пробило восемь часов, и я поспешил в машин­ное отделение на вахту. На палубе было прохладно. В машинном отделении меня приятно обдало теплом. Здесь горело электричество и после мокрой, обдуваемой ветром палубы казалось уютно. Свет электрических лам­почек красиво искрился на полированных частях маши­ны, обильно смазанных маслом.

Машина работала неравномерно. Когда корма паро­хода поднималась и винт оголялся, машина работала быстрее. Но стоило корме опуститься, винт получал в воде нагрузку, и машина поворачивала коленчатый вал медленно, с трудом.

Старший машинист Павел Потапович объяснил, в чем заключается моя работа во время хода. Мне нужно было смазывать машину и щупать подшипники – про­верять, чтобы они не нагревались.

Смазывать на ходу главную машину вначале каза­лось очень трудно. Носочек масленки никак не хотел попадать в воронку, и масло лилось впустую. Но вскоре я освоился и научился смазыванию. Некоторые части машины смазывались не маслом, а просто мыльной во­дой из специальной спринцовки. Это было даже инте­ресно – пускать струю воды на машину. Еще совсем недавно в Соломбале я делал такие спринцовки из труб­чатого растения, которое у нас называлось бадронкой.

Щупать подшипники оказалось сложнее. Было не­много страшновато смотреть, когда Павел Потапович выбирал момент и в такт машине несколько раз спокой­но накладывал руку на движущийся вкруговую мотылевый подшипник. Но на первой же вахте я научился и этому делу.

Перед окончанием вахты я почувствовал тошноту. И в это самое время Павел Потапович послал меня в тоннель набить густым маслом – тавотом – подшипни­ки главного вала. Тоннель – узкий и низкий коридор – шел от машинного отделения к корме. На корме качка ощущается особенно сильно. Кроме того, воздух тесного тоннеля насыщен испарениями масла.

Я еще сильнее ощутил головокружение.

Поспешно набив коробки маслом, я выбежал из тон­неля. Вероятно, вид у меня был жалкий, потому что старший машинист спросил:

– Ты чего побледнел? Море бьет?.. Ну, беги скорее на палубу!

На палубе от свежего воздуха мне стало легче. Ми­нут десять спустя подошел кочегар Матвеев, тоже сме­нившийся с вахты:

– Какова первая ходовая вахта? Пойдем умывать­ся, да перекусить надо. Проголодался я здорово.