Сергей Гомонов - Душехранитель

Тот засмеялся:

— Симпатичная игра слов, ученик! Надо запомнить! А лучше — запиши. Что-то слаб я становлюсь на голову…

Сетен почувствовал царицу еще задолго до того, как ее маленькие ножки ступили на плиты храма Двух Путников.

Он стоял между колоннами и задумчиво глядел в воду бассейна.

— Я хотел бы, чтобы ты это запомнила, сест… царица. И этот зал, и эту купель…

Танрэй остановилась поодаль:

— Зачем вы здесь, Сетен? Откуда вы?

— Почему ты не подойдешь, прекраснейшая? — в его речах, как обычно, прозвучала ирония. — Не беспокойся, мы с ребятами уже хорошо отмылись.

Танрэй медленно прошла между колоннами и стала на другой стороне бассейна, напротив Сетена. Он посмотрел на отражение колонн и Танрэй в неподвижной темной воде.

— Так что же? — настаивала она.

— А почему ты меня не спросишь о чем-нибудь другом? О том, что с нами было за эти годы, например? Где твое женское любопытство, сестричка? — продолжал заигрывать Тессетен, будто задавшись целью расшевелить ее и заставить улыбнуться.

— Там же, где та ночь и семьдесят три воина, уведенные тобой.

— А-а-а… обида, огорчение… Жаль. Я думал, мы сможем найти с тобой общий язык.

Не дожидаясь ответа, нищий повернулся и, хромая, пошел прочь из храма. Танрэй отправилась следом и прикоснулась к его руке уже на ступенях. Он стал еще более решителен, чем прежде. Этот так не вязалось с обликом бродяги…

— Сетен, нам нужно поговорить, — сказала она, смягчая тон. — Сегодня вечером, во дворце Тизэ, на моей половине.

— Как я узнаю о «твоей половине», царица? — насмешливо переспросил Тессетен. — Где она?

— Охрана будет предупреждена. Тебя направят.

Она искала его глаза. Сетен кривовато улыбнулся:

— Я пошутил. Я найду тебя в любом месте нашего дряхлого синего шарика, сестренка.

Солнце пустыни опускалось в пески. Почти тотчас небо скрыла накидка Науто: так стали называть ночь простые люди страны Ин, любившие песни своей правительницы.

Танрэй ждала, и наконец в соседнем зале послышались тяжелые, слегка прихрамывающие шаги.

— Уходи, Хэтта! — приказала Танрэй служанке, которая что-то шила в своей комнатушке за тонкой занавеской. — Пойди, займи Коорэ.

Полог откинулся. В покои вошел Тессетен. Они обменялись взглядом с Хэттой, и, узнав его, кула-орийка поклонилась.

— О! Приятно видеть. Прости уж, забыл, как тебя звать…

— Хэтта, атме Тессетен… — пробормотала служанка. — Я могу идти?

— А мне откуда знать? — взглянув на ее ноги, он пожал плечами, и Хэтта выскользнула прочь.

— Да будет «куарт» твой един, Сетен, — Танрэй присела на подоконник, стараясь не глядеть на него. — Все ерничаешь? Тебя и твоих спутников накормили? Я отдавала распоряжение.

Он криво улыбнулся:

— О, да. Накормили, дозволили вымыться и уложили спать.

— Почему же не спишь ты? Если из-за меня, то я могла бы подождать…

— Утешься, сестренка: не из-за тебя. Зачем же ты позвала меня? Неужто вспомнить былое?

— Откуда вы держите путь, Сетен? — Танрэй указала на кресло, однако гость не спешил садиться.

— Если это тебе действительно интересно, то мы с моими ребятами-песельниками обошли весь материк Рэйсатру. Ну, или почти весь — он ведь очень большой. Самый большой на нашем древнем сфероиде… Впрочем, неважно…

— Так откуда вы забрели сюда, на Осат, и зачем?

— У наших картографов тот полуостров, откуда нас несут проклятые силы, изображался в виде ножки карлика, баламутящего Серединное море. Я уже и не вспомню, как звался он тогда. Память, знаешь ли, подводит на старости лет…

Танрэй смерила его взглядом сверху вниз и расхохоталась. Это говорил человек, глаза которого были живее и яснее, чем даже десять лет назад, а нищенское одеяние не могло спрятать широких и мощных плеч.

Сетен тоже подсмеивался — делая вид, что угождает ей. Но подобострастие у него получалось плохо. Видимо, из-за высокомерия своего он и его спутники не могли найти себе пристанища, гонимые отовсюду…

Она поманила его рукой, и бывший друг подошел.

— Скажи мне, Сетен, скажи. Я не могла поверить в то утро, что ночью ты ушел и предательски увел вслед за собой лучших воинов нашего каравана… увел даже второго кулаптра… Теперь я могу говорить спокойно. И я скажу, скажу откровенно, потому что все в душе моей давно отболело: твой уход стоил мне очень многого. Ты забрал не только то стадо. Ты забрал что-то еще…

— Это? — Тессетен протянул руку и коснулся ее груди.

Сердце правительницы сжалось. Танрэй отвернулась в окно. Внутри стало тепло и спокойно, как не было все эти десять лет.

— Так должно было случиться. И не говори, что не чувствовала это — не поверю! Ал получил во владение ту силу, которой можно распорядиться двояко. И он последовал велению логики, а не сердца или души. Нам стало не по пути. Не я влиял на волю тех людей, того, как ты выразилась, стада, которое ушло вместе со мной. Я ушел бы и один. Однако ж содеянное Алом видели многие. Он спас большее, пожертвовав частным. Но он убил еще и кусочек себя. Тот, что называется атмереро. Душой. Таков был его выбор, сестренка, и никто уже не в силах что-либо изменить…

— Я понимаю, — прошептала она, борясь с собой из последних сил.

Но оба понимали и то, для чего царица пригласила бродягу в свои покои. И вновь, как тогда, на ассендо, во время злополучного Теснауто, губы Танрэй вспыхнули жаждой поцелуя.

— А если так — зачем спрашиваешь? — глаза Сетена очутились близко-близко от ее глаз, и женщина соскользнула с подоконника в его объятия.

— Наверное, я хотела в этом убедиться…

— Убедилась? — грустно усмехнулся он.

— Нам обоим нет покоя… — Танрэй погладила его по щеке, обросшей седовато-русой бородой.

— О, сестричка! Так это всего лишь начало!

— Все в моих руках… — внезапно вспомнив легенду, рассказанную когда-то Паскомом наивной девочке Танрэй, царица сжала руку, а сверху ее кулачок накрыли жесткие пальцы Тессетена.

То, о чем она тайно мечтала много лет, преследуемая одним и тем же сном, просыпающаяся в неутоленной истоме, случилось сейчас. Поцелуй, который никак не мог произойти в ее грезе, поцелуй, из-за которого она, очнувшись, стонала, кусала покрывало на постели и напрасно старалась унять мучительно-сладострастные спазмы в лоне своем, лаская горящие бедра и грудь, наконец соединил их.

— Тебя не пугают мои шрамы, то, что я бродяга, да вдобавок безобразный, как гончий проклятых сил? — оторвавшись от ее уст, спросил Сетен, наблюдая, как она осторожно расстегивает его лохмотья, как своими трепетными пальцами скользит по давним рубцам на его теле, пытаясь прочесть историю пути человека, явившегося к ней из позабытой жизни.