Сергей Гомонов - Душехранитель

И катятся они, слившись воедино, так же, как три цикла Селенио назад катался Саткрон с Дрэяном. И рвет черный зверь плоть Саткрона, и хлещет кровь во все стороны, обагряя камни и песок.

Не помня себя, Фирэ махнул рукой с зажатым в ней стилетом. Лезвие, гулко свистнув в воздухе, скользнуло по горлу врага, чиркнуло по медной застежке воротника его камзола…

Уцелевшим дикарям и остаткам гвардейцев-отступников было уже не до вожака: они спасались бегством.

Саткрон же не сразу понял, что произошло. Он вскочил на ноги, но стопы его подворачивались. Всхлипнув, гвардеец попытался сжать руками рану, разошедшуюся у него на горле. Фирэ откатился в сторону, однако ни на мгновенье не отвел взгляда от умирающего противника. Он поймал себя на том, что внутри отсчитывает толчки крови, которая выплескивалась из сонной артерии Саткрона. Все слабее и слабее. «Три, четыре…» Здесь должно помутиться сознание… Глаза упавшего на спину молодого стражника подернулись поволокой смерти. «Шесть»… Тело слегка выгнулось и замерло в луже медленно впитывающейся в землю крови. «Семь»… Упали вдоль тела окровавленные руки…

— Восемь, — прошептал Фирэ.

И тут небо озарилось вспышкой колоссальной силы. Деревья пригнулись от ветра. Визг миллионов чудовищ, выпущенных из тайников обители проклятых сил, огласил мироздание.

Оцепенев, люди в ужасе смотрели, как померкло солнце на загоревшемся небе.

Смотрела Танрэй, которая с младенцем на руках искала сородичей.

Смотрел новорожденный Коорэ, хотя не мог еще понять, что не должно быть таких небес, никогда не должно быть.

Смотрел Тессетен, и ничего не выражало его лицо под спутанными, мокрыми от пота и крови волосами.

Смотрел Ал, не веря глазам своим.

Смотрел кулаптр Паском.

Смотрели выжившие, раскиданные по всему земному шару ори и аринорцы.

Смотрели покойники, уставившись вверх пустыми зрачками.

Лишь Фирэ, закрыв голову руками, сидел рядом с мертвым братом, как недавно Тессетен — у трупа своей жены. А в остекленевших глазах Дрэяна мерцали, отражаясь, кровавые небеса.

С невообразимой скоростью налетели черные тучи.

— Укрыться всем! — голос Паскома прозвучал тихо, но слышал его каждый. — Оставшийся под дождем погибнет затем в муках…

И хватали уцелевшие воины своих раненых собратьев, и бежали, со всех ног бежали к тем пещерам Виэлоро, что выдержали землетрясение…

Фирэ ощутил, как двое подняли его с земли. Одну его руку перекинул через свою шею Ал, вторую — Сетен.

— Я сам! — прохрипел молодой кулаптр, отдернувшись от Ала.

Мало, очень мало пещер устояло и не обвалилось после смерти Третьего Саэто…

Жители поселка тоже мчались к горам. Защитники Виэлоро нагнали их, отыскивая своих близких.

— Танрэй! — крикнул Ал, увидев жену, которая в бессилии сидела на обломках разрушенной стены их дома, сжимая у груди небрежно запеленатый пищащий комочек.

— Что это? — прошептала она, глядя ему за спину.

Ал обернулся. Обернулись и другие.

Позади них с шумом катилась вода. Только теперь бывшие кула-орийцы увидели, как приблизилось, переломав деревья джунглей, море, некогда оставшееся за тысячи тысяч ликов отсюда. Вода была лишь малой толикой, остатками исполинской волны, похоронившей Кула-Ори и множество других южных поселений туземцев и эмигрантов.

— Поторопись, мальчик! Поторопись!

Спокойствие Паскома было обманчиво. Единственное, что отличало кулаптра от многих других чующих беду, это абсолютное отсутствие паники.

Ал поднял на руки помертвевшую жену вместе с сыном и ринулся за остальными.

Грянул гром. С запада сплошной стеной приближался ядовитый ливень. Стало вдруг очень-очень холодно.

Их пристанищем оказалась огромная пещера. А снаружи зашумели воды, обрушенные с небес…

— Это сон? Это кошмарный сон? — отдавая сына Паскому, спросила Танрэй.

Кулаптр обследовал новорожденного, посмотрел, как обычно, малышу в глаза, бросил короткий взгляд в сторону равнодушного ко всему Фирэ, который сидел, опершись спиною на громадный сталагмит. Ничего не ответил измученной женщине Паском.

— Мне с малолетства снилась и эта волна, и эти небеса… — продолжала бормотать в полубреду Танрэй.

— Хороший у вас мальчишка получился, — Паском перевязал пуповину младенца, затем правильно запеленал его и отдал матери. — Думай лучше о нем, Возрожденная. О своем Коорэ.

Ал протянул руку и нерешительно коснулся кончиками пальцев щеки сына.

Черные глаза проследили за ним из-под грязно-русых волос израненного Тессетена. А губы экономиста едва слышно прошептали:

— Лишь рассудком ты сможешь прикоснуться к сыну своему… Всегда, кэанасаасирро[88], всегда…

ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. СПУСТЯ ПОЛГОДА. РЭЙСАТРУ

Поначалу было много дождей. Затем похолодало. В горах стал падать снег, а по ночам мокрая земля покрывалась коркой льда.

Люди пользовались водой из специальных резервуаров, которые именно для такого случая и распорядился поставить в пещерах созидатель Кронрэй. Но и эта вода застывала в холодном помещении.

По прошествии пяти циклов Селенио Паском сказал, что нужно следовать за солнцем, которое наконец проступило сквозь плотную завесу туч.

После родов и последовавших за ними переживаний Танрэй заболела. Родители ее так и не отыскались. Возможно, отец погиб во время обороны Виэлоро, а Юони попала под обвал, как многие…

Паском и Фирэ выходили молодую мать, но Танрэй, которая поднялась с сырой и холодной постели, была уже совсем другой женщиной. Когда-то живое, светящееся личико ее затянули тучи. Она почти все время молчала, и даже быстро подрастающий Коорэ не мог надолго сделать ее прежней. Слабы и вымучены были ее редкие улыбки. Они стали теперь похожи с Фирэ и так же оба сторонились Ала.

Танрэй было очень жаль мужа. Вот еще причина, по которой она часто плакала, таясь от всех. Но жалость не помогала. Женщина ничего не могла с собой поделать. Если прежде у нее была к нему любовь и привязанность, то теперь их не стало. И Ал все реже упоминал слова «чувства», «душа», «сердце». Так, словно это было неприлично. Он перестал подпускать к себе людей. И Танрэй чувствовала, что внутренняя сила его растет. Но эта сила не даровала ему нерушимость. Она сделала его другим — несгибаемым и горделивым. А несгибаемость вовсе не является синонимом нерушимости. Ал не простил жене того, что она так часто отворачивалась от него. Не простил многих речей и поступков Сетену. Не понимал и уже больше не хотел понять Фирэ. Все чаще в тоне Ала появлялись приказные нотки. И люди стали слушаться его. Танрэй удивлялась, как легко это произошло.