Рекло. Роман об именах - Владислав Дронов

не вижу, но каждый раз проходит какое-то количество времени. А умер я, когда твои знакомые из культа змеи пришли сюда и поперевешали всех, – он улыбнулся, – до меня они не добрались, я побежал к озеру, но плавать там и тогда совсем не умел. Пошёл топориком на дно, окруженный пламенем. Я даже не знаю, с чего бы им было нападать на нас. Может из-за своих жертвоприношений?

Я молча сидел на краю стула, пытаясь освоить еще один гигантский пятитонный шмат абсурдной информации. Каждый раз выглядело это так, как будто мне сообщали о моей скорой смерти. Мои глаза были направлены в одну точку в углу комнаты, а мой разум взлетал далеко за эти деревенские домишки, поля и леса куда-то вверх, стараясь абстрагироваться и сохранить хотя бы каплю моей нервной системы. Гиппокамп, отвечающий за формирование эмоций и консолидацию памяти в моей маленькой голове, перегревался всё сильнее и сильнее с каждым днём, проведенным здесь. Даже сейчас я не знаю, какой должна быть моя реакция на всё происходящее? И нет никого, кто испытывал бы тоже самое.

«Сгусток мяса, обращенный в оболочку жалкого существа, называемого себя человеком, прекрати ныть и плакать. Чего ты жаждешь? Чего ты хочешь? Погрузиться в бескрайнее холодное тягучее пространство, полностью окутанное тьмой? Как можешь ты и не только ты называть себя человеком, если по сути, ты лишь жалкая гусеница, мечтающая отправиться в теплый кокон? Ты каждую секунду делаешь выбор в пользу существования в своём гнусном мясном мире, так откуда же ты черпаешь жалость к себе? Ты хочешь знать, что кто-то себя чувствует также? Консолидация жалости тебе не поможет. Хочешь знать, как себя чувствует кто-то другой? Знай, что пока ты не заслуживаешь даже жалости, все твои действия – это возня насекомого. Подними наконец эту штуку на твоих плечах, которую ты называешь своей головой и сделай что-нибудь, что присуще роду человеческому. Приспосабливайся, борись, уничтожай, захватывай».

Успел поставить только кавычки. Для собственного напоминания: каждый раз, когда будет идти подобная штука с кавычками, то знай, что писал это не я. Я просто подумал: «А что чувствовали другие Василе? Может им было бы также тревожно и грустно, и они бы тоже записывали бы это всё в свой дневник». Это какой-то очень грубый гость моего дневника. И очень напыщенный. Откуда только можно набраться этого всего? Но зато была хоть какая-то доля мотивации. Спасибо, неизвестный. Спасибо, господин Н.

«Не называй меня так. Не давай мне чужих имен. У меня есть свое имя. Оно намного древнее всего, что ты когда-либо видел. Оно древнее всего, с чем мог бы ты когда-то сталкиваться».

Я даже ручку убрать не успел, это ещё что такое? Сейчас я даже не думал о другом Василе или чём-то подобном. И что делать, если такое будет врываться постоянно в мой дневник? Во- первых, мне до этого никто не отвечал через дневник. Я думал, что эта коммуникация односторонняя. Подглядывание, как называл это Лёник. А тут вот есть даже реакция на мою писанину. Во-вторых, сначала я подумал, что всё это пишет альтернативная версия меня, но теперь она отметается? Тогда кто? Кто-то к кому попал дневник? Есть вариант развития событий, при которых я выкидываю дневник? И куда он тогда попадает? Нужно спросить всё завтра. Так, на чем я остановился?

Мы оба молча сидели, пока Леник не подскочил со своего стула с веселым криком:

– Слушай, а давай на рыбалку сходим? Я очень люблю спортивную рыбалку. А ты любишь? Тут почти никто не любит, только Алексей Дмитриевич, а он ездит куда-то постоянно. Пошли!

Делать было нечего, к тому же, это сильно помогло бы развеять по ветру и остудить мой разум. У Лёника в доме оказалось довольно много удочек. Штук шесть я насчитал точно. Зачем столько много? Какие удочки, Василе? Чего ты несёшь? Не о том думаешь. Этот пацан. Чувствую, что знает он намного больше, чем говорит. Мы снова пришли к уже знакомому мне озеру. Она уже, видимо, дорисовала картину и ушла, поэтому нас никто не беспокоил. Только Богдан Алексеевич проходя мимо одобрительно кивнул и сказал зайти потом к нему. А куда бы мне ещё потом заходить? Он подумал, что я решусь сегодня ночевать один в том доме? Во время рыбалки Лёник очень сильно притих, но мне удалось кое-что выудить из него:

– Слушай, а как тебе вообще одному живется? Тебе же совсем мало лет. Нужно же и готовить, стирать, убирать, держать дом в порядке.

– Мне помогают. Плюс, умение подглядывать очень сильно помогает по бытовухе. Я как будто прожил уже три-четыре жизни.

За всё время рыбалки мы не поймали ни одной рыбы, сначала он сидел расстроенным, но затем пошёл дождь, Лёник повернулся куда-то в сторону леса и непродолжительное время всматривался куда-то в тучи. Потом он схватил мою удочку, сказал: «Всё, с тебя сегодня хватит. Иди обдумывай. Тебя дядя Богдан ждет», а затем бросился быстрым шагом куда-то в сторону лесопосадки. Очень заботливо с его стороны. Я спокойным шагом дошёл до места своего пребывания и на веранде меня действительно ждал Богдан Алексеевич. Он, завидев меня издалека, помахал, потом уже у входа он своим басистым голосом пригласил меня в дом со словами:

– Василе-Василе, заходи, попей чай, покушай, а потом у меня к тебе одно дело есть. Уверен, тебе будет приятно помочь! Да и дело интересное. Жду!

В итоге, его интересным делом оказалась починка какого-то странного двигателя и старой радиолы. Но жаловаться не могу, потому что было действительно интересно. Радиол до этого в своей жизни я не видел, а наши разговоры в основном были про что-то отвлечённое. К нам присоединилась даже Мария Семеновна. Говорили в основном про кино, книги и садоводство. Я спросил у Богдана Алексеевича про ночное сборище в тёмных капюшонах, но он лишь удивленно на меня посмотрел, сказал что-то очень быстро, что-то вроде: «Иногда для того, чтобы произошло что-то, нужно сделать что-то дурацкое», а потом продолжил возиться с радиолой. После долгой починки, Мария Семеновна предложила всем вместе посмотреть фильм. Оказалось, что сегодня традиционный киновечер, но в деревне все были заняты, поэтому пришла только Она и Никита Соломонович со своей женой. Смотрели какую-то старую французскую комедию из семидесятых. Было довольно интересно, но я быстро устал и с всеобщего позволения поднялся на верх. Нужно позвонить завтра маме. Надеюсь, этот пугающая и грубая «древняя сущность» не ворвётся снова в мой дневник. Я ужасно устал. Снова надеюсь, что завтра буду жив.

День 5

Я ничего не писал