Ольга Шалацкая - Милая парочка

— Признаться, я не могу не негодовать на вашего мужа, сказал Бороздин.

— Знаете, зачем я сюда пришла? — продолжала Авдотья Николаевна: — мне случайно попалась в руки записка модистки, где она назначает ему свидание в Ботаническом саду. Но, вероятно, они раньше увиделись, когда Мишель шел в окружной суд и переменили место свидания, потому что здесь я обошла все аллеи и не видала их. Нет, не пойду я выслеживать их, — это уж слишком унизительно. Проводите меня, мой случайный друг, прямо домой, — с горькой улыбкой сказала она, поднимаясь с места.

Бороздин изъявил полную готовность.

— Вечно одна, в тоске сомнений. Кого я вижу? Только квартирную хозяйку. Не могу же я ей жаловаться на свою судьбу! Да во всяком случае, я не унижусь до того. Вы, вероятно, удивляетесь, что я так много говорю с вами? Это уж как-то невольно сделалось. Знаете — иногда слишком сильный напор ключевой воды вырывается из недр земли и бьет живой струей.

Сравнение это понравились Бороздину.

— Я возмущен до глубины души, — отвечал молодой человек. — Я не мог бы так относиться к своей жене; нужно быть слишком легкомысленным или испорченным до мозга костей. Простите, я не имею права этого говорить, но у меня невольно возникает и просится на уста один вопрос, только без вашего предварительного разрешения я не решаюсь предложить его вам.

— Говорите, — грустно ответила Авдотья Николаевна.

— Какая сила приковывает вас к подобному человеку? Отчего вы переносите унижение, не сбросите с себя этого ярма и не уйдете от него?

— Но куда же я уйду? И знаете, как предосудительно относятся к женщинам, решившимся на такой шаг?..

Они вышли через калитку Ботанического сада на улицу и спустились вниз.

Румянец волнения угас на бледных щечках Авдотьи Николаевны. Она шла, опустив голову, тихой, медлительной поступью, опираясь на руку молодого человека.

— Вот приду домой, — там пусто, одиноко… Прислуга подаст мне самовар и отпросится куда-нибудь. Верите ли,

такая тоска нападает, что не знаю, куда деться от нее. Я или плачу несколько часов подряд, или неподвижно просиживаю, будто в столбняке. А какой ад раньше переживала я — о том нечего и говорить; теперь по крайней мере стихли муки ревности.

— Мне кажется, вы все еще продолжаете его любить, — сказал Бороздин.

— Нет, я его ненавижу! — вздрогнув вся, произнесла Авдотья Николаевна. — Он мне временами гадок. Кажется, вы правы; я должна его бросить. Что ж, пойду в гувернантки, бонны, наконец, лишу себя жизни; все равно так жить невыносимо.

— О, что вы говорите! — остановил ее Бороздин.

— А что же? — горячо протестовала Авдотья Николаевна. — Жить позволительно до тех пор, пока это возможно, но когда твое существование отливается в уродливые формы, тогда вполне допустимо самоубийство.

— Никогда, ни при каких обстоятельствах, — возражал Бороздин; — не должно лишать себя жизни, этого величайшего блага. Надо всегда поискать выхода из нежелательного положения.

— Вот моя квартира, — сказала Авдотья Николаевна, — останавливаясь у входной двери небольшого домика в три окна, окруженного палисадником. — Мы снимаем весь дом… Тут шесть комнат. Мне кажется пусто, неуютно, когда я одна среди этой анфилады. Хотите зайти ко мне? Мужа все равно нет дома.

Она позвонила.

Никто не шел отворять дверей.

— Прислуга, вероятно, в кухне, — догадалась Авдотья Николаевна, вынула из кармана ключ, отворила дверь в коридоре и вошла. Бороздин последовал за ней в полутемную переднюю, где помог Авдотье Николаевне раздеться: снять накидку и шляпку.

Сумерки достаточно сгустились, так что предметы, теряя свои определенные контуры, расплывались и с трудом различались. Бороздин совершенно не мог разобрать обстановки следующей комнаты, куда он вступил вслед за хозяйкой.

— Сейчас зажгу лампу, — сказала Авдотья Николаевна: — я сама боюсь мрака. Иногда мне кажется, будто в том углу шевелится Психея, моя любимая статуэтка, подарок папы в день свадьбы. Ах, где же тут спички! Я их не нахожу. Паша не наложила в спичечницу.

В темноте руки их встретились. Пальцы Авдотьи Николаевны горели как в огне и вздрагивали. Точно электрический ток пробежал по жилам молодого человека и у него еще сильней закружилась голова.

— Позвольте, у меня спички, — сказал он, зажигая огонь. Обаяние молодой прелестной женщины все возрастало.

Ему до боли сердца становилось жаль милую, прелестную Авдотью Николаевну, столь несчастную, и вместе с тем он чувствовал прилив негодования к неизвестному, но уже ненавистному ему Мишелю, который не сумел оценить милое прелестное создание.

— Мерси, — произнесла она своим мелодичным голосом, когда он зажег ее большую нарядную лампу с розовым стеклянным абажуром, покрытым изящно вышитым по-японски куском шелка.

— Садитесь. Я пойду переоденусь пока и кстати посмотрю, что делает Паша.

С этими словами она удалилась.

Бороздин остался один в комнате. Обстановка показалась ему более, нежели приличной и как-то празднично нарядной. Мягкая мебель — диван и кресла обиты пунсовым плюшем; очень дорогой, пестрый ковер на полу; масса цветов и безделушек на этажерке. По стенам картины в багетовых рамах с веселенькими сюжетами. В одном из уголков, между кадками цветущих растений, белела на пьедестале Психея, будто наказанная за шалости семилетняя девочка.

Через несколько минуть возвратилась хозяйка в легком фуляровом платье, в котором выглядела еще милее.

— Садитесь сюда ближе, — сказала она, указывая Бороздину место возле себя на диване. — Сейчас принесут самовар. В кухне у Паши, как я и ожидала, сидит неизбежный «кум-пожарный».

— Верите: порой я даже завидую своей служанке. Зайду невзначай в кухню и вижу, что с ней сидит ее кум и беседует. Она уже стара, некрасива и ее любят. Иногда этот пожарный наводит на меня ужас: может ворваться, когда я одна, и задушить.

Вошла женщина лет 37 со смуглым цыганским лицом, черными сросшимися бровями и лукаво сложенными, будто улыбающимися, губами. Она принесла маленький чайный столик, стаканы, вазу для варенья; все делала быстро, с какой-то особенной ловкостью.

— Купите печенья к чаю и вина. Возьмите в кабинете барина портмоне и принесите сюда. Я вам дам денег, — сказала Авдотья Николаевна.

— Барин с собою унесли кошелек, — заявила служанка.

— Ах, какая досада! Неужели он это сделал?

— Да, я видела, что они спрятали его в боковой карман.

— Вот милые вещи со стороны Мишеля! Что же я буду делать без денег?

— Возьмите у меня, — нетерпеливо сказал Бороздин, открывая свой туго набитый бумажник. Ему надоели все препирательства с служанкой и хотелось поскорее остаться наедине с прелестной хозяйкой.