Майн Рид - Призрак у ворот

Было еще рано, когда мы покинули sala de comer (столовую). Мексиканцы не засиживаются за вином; и после того как дон Гиберто, который, конечно, собирался вернуться к себе домой, выпил «посошок на дорожку», все разошлись по спальням. Проходя по коридору в отведенную мне комнату, я видел, как дон Гиберто просунул голову в отверстие алой накидки и вообще приготовился к отъезду. В этот момент я услышал шорох шелков и, посмотрев, заметил леди, в которой, несмотря на тусклое освещение, узнал донью Беатрис. Это не могла быть другая женщина. Очевидно, стараясь оставаться незамеченной, она держалась в тени и скользнула мимо дона Гиберто, который нагнулся, пристегивая шпоры. Оказавшись напротив него, она тоже наклонилась и негромко сказала:

— Я буду на azotea, с южной стороны. Объезжайте вокруг дома.

Хотя слова эти были произнесены шепотом, я отчетливо их расслышал: звуки хорошо распространялись в тихой галерее. Тайное сообщение, но совершенно не мое дело; поэтому я пошел дальше, к себе в спальню.

Глава II. «LA TUYA!»

Отпустив слугу с приказанием на рассвете подготовить лошадь, я сел у окна и закурил сигару. Ночь была не темной, потому что на небе светила луна, временами скрывавшаяся за облаками. Однако перед окном росло большое дерево — магнолия, и его тенистые ветви закрывали все пространство вокруг.

На одной из верхних ветвей сидел чензонтл, мексиканский соловей, и заполнял воздух своей несравненной мелодией. Я сидел, слушая его сладкий голос, пускал клубы дыма, пока птица неожиданно не замолчала. Песня ее оборвалась так внезапно, что я повернул голову в поисках причины. И услышал топот копыт и увидел всадника, который только что остановился под стеной в пяти или шести шагах от моего окна. Не нужен был свет луны, чтобы разглядеть красную манья на его плечах и понять, что это тот самый человек, который только что у меня на глазах пристегивал шпоры. Он смотрел вверх, словно на что-то надо мной. Должно быть, увидел почти сразу, потому что моего слуха достигли звуки, более сладкие, чем песня чензонтла, — слова любви с уст Беатрис Альмонте. Слов было немного, произносились они торопливо, как будто говорящая опасалась, что ее услышат. Первые слова были произнесены вопросительно: «Вы здесь, Гиберто?» На что последовал немедленный ответ: «Si, si, querida!» («Да, да, любимая!»).

Наступило короткое молчание, как будто этот застенчивый, но не сопротивляющийся человек готовился сделать признание.

— Вы пообещали мне дать сегодня вечером ответ, — сказал молодой человек тоном напоминания.

— И сдержу свое слово, — послышался ответ сверху. — Вот!

Я видел, как всадник поднял руки и поймал какой-то предмет, брошенный сверху. Было достаточно светло, чтобы я разглядел, что это не письмо, а что-то более темное. Я мог бы никогда не узнать, что это такое, если бы не возглас поймавшего предмет.

— La Tuya! — воскликнул молодой человек, поднося предмет к губам и страстно целуя его. — Могу ли я в это поверить, Беатрис? Вы согласны стать моей?

— Вашей, Гиберто, вашей навсегда!

Я знал, что он держит в руках ветку кедра, той его разновидности, которую мексиканцы называют туя и которая считается символом верности в любви.

В ответ молодой человек в самых страстных выражениях стал благодарить девушку. Наступил новый период молчания, который нарушила Беатрис. На этот раз она заговорила умоляющим тоном:

— Но, Гиберто, зачем вам ехать в Сан Джеронимо? Это очень опасная дорога. Я слышала, как отец говорил, что на ней часто встречаются индейские bravos (разбойники). О, я так боюсь за вас!

— Не бойтесь, querida! Поверьте, я сумею быть осторожным. Когда я на спине моего храброго Марко, — всадник ласково погладил лошадь по изогнутой шее, — ни один индеец в Коагуиле и на милю ко мне не подберется.

— Но вы знаете, что послезавтра Natividad, — ответила девушка, все еще не успокоившаяся, — и отец намерен устроить большой праздник в честь нашего иностранного гостя — americano. Если вас не будет, мне будет совсем не весело. Я буду чувствовать себя такой одинокой.

— Роr cierto! (Конечно!) Я буду на празднике, даже если придется всю ночь провести в пути. Но в этом нет необходимости. До Сан Джеронимо всего тридцать лиг, и Марко может преодолеть их за день, если я захочу. Я выеду утром и вернусь на следующий день самое позднее в полдень. Не думай, что я пропущу фиесту. Но мне нужно ехать, querida. Таково желание моего отца, и дело очень важное.

Девушка что-то ответила, но я не расслышал, что именно. Потому что мое внимание привлек другой звук, с иного направления.

Посмотрев туда, я увидел зрелище, которое на время привлекло все мое внимание. Звук этот был шагами, негромкими и вкрадчивыми, а зрелище — фигура человека, смутно виднеющегося на фоне серой стены. Хотя человек стоял всего в двадцати футах от моего окна, я бы не заметил его, если бы не светлячки, перелетавшие в кроне магнолии с ветки на ветку. При их свете я видел, что человек стоит пригнувшись; пролетевший мимо светлячок озарил на мгновение его лицо, и я увидел, что это дон Мануэль Кироя! На лице его было почти дьявольское выражение, фосфоресцирующий свет делал призрачным смуглое лицо и одновременно отражался от ножа, который мажордом сжимал в правой руке. Я видел, что это мачете, которое он извлек из ножен и сжимал так, словно собирался немедленно пустить в ход. Дону Гиберто Наварро грозила смерть от руки убийцы!

Моей первой мыслью было выскочить из окна и помешать злодейскому замыслу. Но взгляд на железные прутья решетки показал, что это невозможно. Надо крикнуть и предупредить молодого мексиканца об опасности. Но прежде, чем я смог это сделать, послышался топот копыт; я услышал возглас «Buenas noches!» («Спокойной ночи!»), такой же ответ сверху и лихорадочное: «Va con Dios!» («Храни вас бог!»). Затем лошадь перешла на галоп, и я понял, что молодой человек в безопасности.

Убийца-неудачник сделал несколько шагов вперед, миновал моё окно и снова остановился в тени стены. Теперь он стоял спиной ко мне, но я видел, что лицо его обращено кверху. Прижавшись лицом к прутьям решетки, я смог разглядеть azotea, крышу крыла, выступающего из главного здания. Луна вышла из-за облаков, и при ее свете мне видна была верхняя часть женской фигуры — великолепной фигуры, силуэт на фоне более темного неба.

Девушка стояла у парапета, опираясь руками о верх ограды, она смотрела вслед всаднику, фигура которого, постепенно уменьшаясь, наконец совсем исчезла на отдаленной равнине. Тот, что стоял под окном, продолжал внимательно наблюдать за девушкой; несомненно, он испытывал горькое чувство. Я подумал, что сейчас он выйдет на свет и заговорит с нею. Но он этого не сделал. Напротив, продолжал держаться в тени, пока она не ушла с azotea, очевидно, к себе в спальню. Тогда мажордом, спрятав мачете, повернулся и прошел назад мимо моего окна; при этом произносил проклятия и выглядел, как негодяй из трагедии.