Леонид Фомин - Солнце красно поутру...

Я уже заметил, что Рыбак все связанное с рыбалкой, с лесом, с природой упорно называл «Расеей» и вкладывал в это слово особый смысл.

Наконец за окнами показались станционные постройки, шаткий мостик через овраг, надменно взметнувшиеся на горе в сосновом бору островерхие, на готический манер, шиферные крыши частных дач. Сами же дачники в неописуемо пестрых одеяниях разгуливали по перрону, поджидая родных, знакомых, близких и просто досужих бездельников.

— Вот и приехали, — сказал Рыбак, когда электричка, звякнув буферами, остановилась.

Гражданин в штормовке выходил из вагона первым, волоча в обеих руках пудовые рюкзаки. Его встречала целая свита домочадцев. Встречала его и беленькая собачка с шерстью, похожей на искусственное волокно. На кукольной голове у собачки был повязан бантик, а сама она, еле проглядывая сквозь спутанную челку смородинно-черным глазом, уютно покоилась на загорелых руках красивой женщины в махровой шляпе-сванетке.

— Папа, папочка! — радостно закричал полненький мальчик в голубых шортах, кидаясь навстречу гражданину.

Электричка ушла, и сразу широко и привольно открылось водохранилище. На его атласной, как бы выпуклой глади зеленым холмом возвышался остров Коровий, а дальше, в голубоватой дымке, лежал плоский и круглый, как сковородка, дуроломно забитый осинником другой остров — Вороний.

Низким берегом мы вышли к флотилии лодок. Маленькие и большие, деревянные и дюралевые, покачивались они на слабой волне, терлись бортами, поскрипывали, постанывали. Выше по берегу рядами и в беспорядке теснились всевозможных форм и размеров металлические ящики, коробки.

Мы подошли к зеленому ящику с висячим замком. Рыбак, порывшись в карманах, достал ключ и открыл замок.

— Тут у меня все: и снасти, и грузы, и одежонка теплая. Раньше еще мотор был, да как запретили гонять на моторах — продал его. Вода-то здесь питьевая, на город подается. Да оно и лучше без моторов — потише, поспокойнее.

Он подал мне весла, удочки, сам взвалил на плечи железные грузила, обмотанные веревками, и мы направились к лодке.

Длинная узкая плоскодонка легко шла под веслами, и я с наслаждением разминал стосковавшиеся по физической работе руки. Рыбак расположился на корме и настраивал спиннинг.

— Здесь, если не лениться, можно щурят надергать. Только я шибко-то не разбойничаю: на ушку, на жареху домой — и хватит. Женка моя, Варя, больно щучек-то любит. Как поджарит с лучком — ешь не наешься!

Пожалуй, нигде люди не сближаются так скоро и не бывают так словоохтливы, как на природе. Сама обстановка — свежий воздух, вода, покой, уединение — настраивает на доброту, откровенность, желание высказать самое сокровенное и самое больное. Вот и мой Рыбак, вспомнив о жене, заметно оживился и принялся нахваливать ее с завидной преданностью примерного семьянина:

— Она, Варя-то моя, — золото, не баба! Работящая, умная, а уж согласная такая — слова поперек не скажет. Хворает вот только часто, ревматизм у нее. Весной опять в больнице лежала.

Рыбак откусил узелок лески, задумчиво помолчал.

— Техничкой она все время работала, кабинеты в конторе убирала. Я и сказал ей раз: «Хватит, говорю, тебе, Варя, полы мыть, оттого у тебя и руки болят, иди лучше в столовую, может, на повара выучишься». Сам сходил к директору, обсказал все как есть. Болеет, говорю, баба, нельзя ли в столовую перевести.

Хороший у нас директор. Послушал меня и согласился. Только, говорит, поварами-то у нас специалисты работают. Техникум, курсы закончили. Придется, говорит, сперва заняться ей чем-нибудь попроще. Ну, наперво опять же посудомойкой устроили. Между делом к поварихам приглядывалась. Проработала два месяца — и верно: поставили помощником повара. И все хорошо шло, да вот слегла. По веснам она чаще хворает…

Мы уже порядочно отплыли от берега, а мыса и не видать было. Впереди ярко зеленел остров Вороний. Одинокий среди воды, он походил на сказочную заповедную землю. «Мимо острова Буяна в царство славного Салтана», — вспомнились знакомые с детства строчки.

Солнце поднялось над противоположным гористым берегом, и лучи его зеркальными бликами вспыхнули на лениво вздымающейся зыби. Радужными переливами играли под веслами буруны.

— Ить красота-то какая! — восторженно произнес Рыбак, осмотревшись, на минуту забыв свои печали. Но только на минуту. Вытряхнув на колени из жестяной коробки блесны, снова заговорил о семье.

— А ребят у нас двое. Младшенькая-то, Наташка, — вылитая мать. В школу нынче пойдет, портфель уже купил. Рукодельница такая, что задумает, то и смастерит. Сама куклам одежки шьет, по дому матери помогает. А старший восьмой закончил. Борькой звать. Тоже послушный парень, на гармошке играет. Вот буду устраивать в техническое училище.

— Может быть, лучше десять классов закончить? — вставил я.

— Дак ведь он там и кончит. И специальность получит. Пускай тоже на слесаря учится. Только на инструментальщика. Вон у сродственницы Митька на инструментальщика-то выучился, дак сразу стал по двести рублей приносить. Она ведь точная, эта специальность.

— Правильно, — согласился я, вспомнив, что нынешние технические училища кроме профессии дают еще и среднее образование.

Рыбак подцепил к леске блесну, размахнулся и ловко забросил ее далеко за корму. Удилище с застопоренной катушкой пристроил сбоку.

— Теперь ты поживей греби, доро́жить будем. На дорожку-то она лучше берет. На той неделе, пока плыл до мыса, двух ха-ароших вытащил. Вот таких!

Он привычно раскинул руки, потом, прикинув, маленько убавил:

— Ну, таких вот…

Я улыбнулся и невольно подумал, что, наверно, на всем белом свете все рыбаки одинаковы. С каким серьезным видом судят они о каком-нибудь костлявом ершишке, пойманном когда-то, где-то и неизвестно кем. Судят, спорят, доказывают, не соглашаются, но всегда сходятся в одном: ерш — рыба отменная и каждый «таскал» его в такие-то времена по ведру, не меньше…

Взвизгнув, затрещала катушка. Рыбак резко повернулся, схватил спиннинг.

— Есть! — коротко бросил он.

Вскочив с места, высоко задрав пружинно согнувшееся удилище, Рыбак с натугой подтягивал что-то к лодке. Я опустил весло и в нетерпеливом ожидании тоже поднялся.

— Тут к-коряжник, а в к-коряжнике завсегда крупная берет! — прошептал Рыбак. — Ох, и тяжелая, зверюга!

На крючках и правда висел кто-то тяжелый и неподатливый, теперь уже не «кто-то» приближался к лодке, а лодка, хлюпая днищем, шла за леской.

— Ить как привязанная! Багор, багор давай!

Я не успел подать багор: оба мы ошеломленно отпрянули, когда у борта подобно гейзеру вздыбилась пузыристая вода, и на поверхности показалась черная, облепленная ракушками и водорослями коряга…