Лев Корнешов - Зона риска

— Щенки. — В глазах мелькнули и погасли злые искорки: — Ничего, их там обучат почище, чем в университетах. — И без всякой видимой связи спросил: — Ну а ты?

— Чего я? — не понял Мишка.

— Долго будешь со своими мальцов обирать?

Мишка и его приятели обложили нескольких ребятишек из тех, кто послабее, данью: каждый день — двадцать копеек. Ребятишки отдавали безропотно. Кому охота быть избитым? А Мишка не церемонился, с компанией встречал очередную жертву на пути из школы домой или возле кинотеатра, или во дворе, сам не бил — поручал это другим. Те усердно «обрабатывали» строптивых, демонстрируя перед Мишкой рвение и лихость. Благо им это ничем не грозило, так как мальчишки, боясь новой расправы, дома ничего не говорили.

— Прекрати, — потребовал Геннадий. — Все это мелочи, мараться не стоит. Поставят на учет в милиции, а это уже как хвост пришили: куда ни кинешься, он за тобой волочится.

Десятник оберегал младшего брата от «случайной» уголовщины, намекая, что впереди ждут настоящие дела. Какими они будут, он никогда не говорил. Мол, придет время — узнаешь.

После первой отсидки Геннадий налил в первый раз Мишке водку, выпил с ним как с равным. Мишка быстро опьянел, и брат определил: жидковат, надо повременить. Потом Мишке случалось выпивать и со своими приятелями, и со взрослыми, которым нравилось, что малец лихо опрокидывает рюмку. Со временем малец подрос и наловчился одним ударом сбивать с ног взрослых парией. Сеня Губа подарил ему нож с пружиной — если нажать на узенькую полосочку, вмонтированную в рукоять, молниеносно, с сухим треском выскакивало лезвие. Брату подарок понравился, но Мишку он предупредил:

— Из кармана не вынимать, не трепаться. Это крайний случай, понял? Самый крайний...

Брат не раз говорил, что будущее дело должно быть тихим, бесшумным и чтоб на всю жизнь.

— С перышками-ножичками я давно завязал. Хорошо, что тот бобер выкарабкался, не то бы гнить мне на полатях до конца жизни.

На полатях — значит на нарах в бараке где-нибудь там, где очень близко сходятся параллели и меридианы.

А «бобер», как догадывался Мишка, — это тот человек, за грабеж которого Десятник получил второй срок. Как это произошло, брат не распространялся. «Все хотят знать подробности, — крепко выпив, бормотал он, — а за подробности годочки набрасывают».

Бутылки стояли на столе уже пустые, Сеня Губа качался на стуле, слезливо объяснял Десятнику, за что он его любит.

— Эх, мало взял, — сокрушался он. — И ведь была, эта, мысль — сразу килограмм...

— Хватит, — сказал Десятник. — Тебе завтра за баранку.

— Это точно. К утру буду как стеклышко. Я, Гена, о твоему совету в передовики выбьюсь! А чего? Вкалывать умею.

Сеня потянулся к гитаре, запел слезливое, тоскливое, про загубленную жизнь, этапы, дальнюю дорогу «под похоронный стук колес».

— Не вой! — оборвал Десятник. — Здесь тебе не «малина». Что соседи скажут? И так косятся — каторжанин.

Десятник, как всегда, был прав. Клеймо отпетого уже прочно прилепилось во дворе и к Мишке, хотя пока ни в каких колониях бывать ему не довелось. И эта незримая мета возвышала Мишку в собственных глазах и в глазах пацанов, которых он сбил в тесную компанию, наводящую тоску на жильцов дома и на родителей аккуратных мальчиков и девочек. Стоило Мишке с кем-нибудь заговорить, как бдительная мамаша уже кричала с балкона:

— Вадик, домой!

«Будто я прокаженный», — думал Мишка и наливался яростью, презрением ко всем этим благополучным, «нормальным», как говорили учителя в школе. И еще крепла его привязанность к брату, столько испытавшему, а относившемуся к Мишке как к равному. Иногда только становилось тоскливо: ну почему у него все по-другому, не так, как у всех? Было жалко себя, а больше всего — мать: она и с Геннадием горюшка хлебнула. Но такие мысли быстро проходили, и снова Мишка столбом торчал на перекрестке, приходил домой за полночь, иногда в синяках.

Школу Мишка бросил в седьмом классе, год слонялся без дела, мать ворчала, но кормила, покупала кое-что из одежды на свои скудные приработки. Потом возвратился брат, какое-то время присматривался к Мишке, раздумывал, прикидывал. Спросил Мишку:

— Это тебя кличут на улице Шкетом?

— Звали так, да отучил, — гордо сказал Мишка. — Теперь — Мушкет.

— Что в лоб, что по затылку — была бы рука крепкой, — неопределенно сказал Геннадий. — Ты вот что: давай-ка устраивайся на работу.

— Чего я там забыл? — удивился Мишка.

— А ты думаешь, тебе долго дадут вот так вертеться? Человека без дела на бумагу берут, интерес к нему особый... Тебе это нужно? И так вся Оборонная гудит: Шкет... Мушкет...

Мишку удивляло, откуда брат знает про ту жизнь Оборонки, которая не на виду, не для всех. Он как-то спросил об этом Геннадия, но тот так глянул, что надолго отбил охоту расспрашивать.

Через некоторое время Геннадий сказал:

— Пойдешь в магазин «Фрукты — овощи», спросишь Степана Макаровича, он тебя определит. Там подсобным рабочий требуется. Да не с пустыми руками иди, вот тебе на бутылку. Смотри, сам не вылакай. А будут при тебе пить, не отказывайся, но и лишку не перебирай.

Мишка отдал Степану Макаровичу бутылку, и тот повел его к директору магазина Анне Юрьевне, или Анюте, как любила она представляться при вечерних знакомствах, замолвил словечко, чтобы взяли паренька подсобным рабочим.

— А надежный? — только и спросила Анюта.

Мишка, думая, что речь идет о том, сможет ли он таскать ящики и мешки с фруктами-овощами, выпятил грудь, напружинил плечи.

— Не надувайся, — ткнул Степан Макарович его так, что зашатало. — Надежный: Геннадия Десятника младший братишка.

— А я и не знала, что у Гены такой большой брат. — Анюта глянула на Мишку, и тому стало не по себе от ее холодного оценивающего взгляда. — Ладно, объясни ему, что делать.

Анюта направилась в торговый зал, высоко подняв голову с выбеленными крупными локонами. Походка у нее была тяжелая, хотя она и не казалась крупной, наоборот, скорее стройной и хорошо сложенной. И вскоре из зала донесся ее зычный голос — распекала кассиршу.

— Видал? — подмигнул Мишке как старому приятелю Степан Макарович. — Командирша... Ну пошли, раздавим бутылку, самое время...

Было около десяти.

Компанию составили двое грузчиков. Мишка, как и советовал брат, от стакана не отказался, но выпил самую малость, на дне.

— Молодец, — одобрил Степан Макарович. — Уважаю, которые себе на уме.

Он долго выяснял отношения с грузчиками — кто «ставил» в среду, а кто во вторник, — и кончилось тем, что на ящике в подсобке появилась бутылка красного вина. Мишку теперь заставили выпить полный стакан, и снова Степан Макарович одобрил: