Николай Буянов - Искатель. 2013. Выпуск №7

Тот заметно приободрился.

— Что ж, я мальчик шустрый, привык к спартанской обстановке… Башляют хоть прилично?

— Хватит, чтобы тебя в парикмахерскую сводить. А то бородища твоя…

— Моя «бородища», — выспренне произнес Роман, — это часть меня самого. И стричь ее так же противоестественно, как удалять здоровый зуб. Ладно, катись. Дамочка, поди, извелась вся. Оле!

— Оле, — Егор шлепнул приятеля по открытой ладони. — Вернусь — доложу результат.

Поездка оказалась довольно долгой, хотя Толик, вырвавшись из города, разогнал машину до ста двадцати. Ехали молча. Егор рассеянно обозревал пролетающий за окном пейзаж: веселый сосновый бор, аккуратное круглое озерцо в просветах между красными стволами, песчаные взгорки… Благодатная хорошо ухоженная свобода. Вскоре машина свернула на неприметную дорогу в лесопарк. Пейзаж не претерпел существенных изменений: разве что количество мусора по обеим сторонам стало меньше и асфальт заметно выровнялся — ни единой трещины, ни единого камешка под колесами. Умеют и у нас делать качественно, коли не задаром: и техника сразу находится, и рабочие руки, трезвые и вставленные нужным концом…

Справа у обочины гордо высился столб, венчавшийся фанерным плакатом. С плаката печально взирал трогательный олененок, над которым алел двусмысленный призыв: «Господа, берегите природу — вашу мать!!!» Снизу, под олененком, более скромная по размеру табличка сообщала: «Дачный поселок — 300 м. Частная территория, охраняется вневедомственной охраной». Еще один заповедник для непуганых «новых русских»…

Возле столба, едва не уткнувшись в него радиатором, притулились «Жигули» с синей полосой вдоль кузова. Рядом маячили трое субъектов в распахнутых кителях. Двое мирно беседовали, третий, завидев «Ситроен», шагнул на дорогу и махнул жезлом.

— Сейчас прицепится, — прозорливо сказал Толик. — Где аптечка, где огнетушитель, где ведро с песком… А у меня все в ажуре, пусть обломятся, гады…

Он подрулил к обочине, высунулся из окошка и заорал:

— Какие проблемы, командир?

— Старший сержант Бугреев, — «командир» бросил ладонь к фуражке. — Ваши права и техпаспорт, пожалуйста.

— Че за ботва-то? Я вроде ничего не нарушил…

— Похожая тачка числится в угоне, — сообщил второй, с седым «ежиком» на голове. — «Ситроен» в наших краях — птица редкая, не то что «мерсы» да джиперы — этих-то пруд пруди…

Егор тихонько фыркнул и зачем-то бросил взгляд в зеркальце заднего вида. В зеркальце отражался третий субъект — молодой, в форменной рубашке с короткими рукавами. Он вразвалочку подошел к «Ситроену», постучал в окошко и красноречиво показал на незажженную сигарету. Егор послушно опустил стекло и извлек из кармана зажигалку.

Лицо у парня было хорошее: по-деревенски простое и открытое, усыпанное оранжевыми веснушками. Впрочем, его лицо Егор как следует на разглядел — и все из-за фуражки, которая то и дело сползала парню на лоб…

Зато во всех подробностях рассмотрел татуировку на тыльной стороне кисти — пока парень прикуривал. Там, на кисти, аккуратным клубочком свернулась киска. Умилительно-пушистая, с очень живыми и умными глазами — пожалуй, даже человеческим глазам было до них далеко. Егор никогда не был поклонником росписи по телу — в отличие от майора Свидригайлова, как однажды выяснилось.

Он-то, майор Свидригайлов, знал о татуировке все, великолепно разбирался во всех ее видах и подвидах — начиная с чумовых зэковских приколов вроде Оленей («склонен к побегу»), Яхонтов («я хочу одну тебя»), Лордов («легавым отомстят родные дети») и заканчивая утонченными Buvons at aimons («пьем и любим») и Oderint dum metuant («пусть не любят, лишь бы боялись»).

Котенок в этой сложной иерархии тоже имел свое скрытое значение: КОТ — «коренной обитатель тюрьмы», человек, имеющий за плечами нехилый срок. Да и качество наколки это подтверждало: жалкая флотская или армейская любительщина отличалась от нее так же, как отличаются унизительно-стандартные «Жигули» от благородного «Ситроена». Как первая неуклюжая мастурбация — от упоительно-бесстыдной ночи с валютной проституткой. От нее за версту пахло высоким искусством, взращенном на тюремной киче, — Егор осознал это за секунду до того, как в лицо ему брызнула струя белесого газа. Он успел убрать голову, сберегая зрение, и поэтому не отключился, но на миг потерял ориентацию. Дверца распахнулась, его схватили за шиворот и швырнули на обочину, лицом в пыль. Испуганно закричала Мария, Егор дернулся было, но чужой ботинок припечатал его голову к земле, и на левой руке щелкнул наручник.

Погоди-ка, сказал голос с небес. Ботинок убрался, чья-то пятерня схватила Егора за волосы, грубо приподняла, и тот же голос недоуменно спросил:

— Это еще кто?

Глава 6

Тихая гавань

За 200 лет до финала…

Герцогство Баденское, Эттенхейм, 18 Вантоза 1804 г.

Теперь я часто вспоминаю тот день. День, который поделил мою жизнь на две неравные (и по величине, и по значению) половинки: до и после. Такие моменты встречаются в судьбе почти каждого человека — моменты, коих никогда не ждешь и даже не подозреваешь об их существовании. Просто, когда они вдруг наступают, ты оглядываешься, чешешь затылок и думаешь: а ведь вот оно.

Вот оно…

Я, Анри Тюмирье, сын своих почтенных родителей — дворян обедневшего, но довольно знатного рода, личный слуга, мажордом и телохранитель Его светлости принца Антуана де Конде, герцога Энгиенского, начал писать свой дневник на небольшом мрачном острове посреди океана, серой скале, с трех сторон уходящей в воду почти отвесно, а с четвертой снабженной довольно удачной бухточкой — вход в эту бухточку охраняла старинная длинноствольная пушка, в настоящее время бездействующая и покрытая мелкими ракушками. Чуть выше того места, где пушка незряче смотрела в сторону океана, стояло длинное приземистое здание — усадьба Лонг-вуд-Хаус (имя ей дали, понятное дело, англичане, и весь остров, как легко догадаться, был владением британской короны).

Остров был английским, но главным лицом на нем был француз. Остальные, кто приехал сюда — иные по долгу службы, иные по зову сердца, — были призваны служить, охранять, разделять Его одиночество, смотреть за занимаемыми Им апартаментами, наблюдать за Его здоровьем (последнее время Его частенько донимали желудочные боли), ухаживать за садом и розарием (это была моя почетная обязанность) и следить за сохранностью Его библиотеки. Он много читал — ничем другим, по большому счету, на острове заняться было нечем. Когда болезнь окончательно приковала Его к постели, Он стал просить, чтобы ему почитали вслух, — и тогда звали меня. Я приходил в Его спальню (довольно сырую и неуютную), садился на табуретку рядом с Его кроватью и раскрывал книгу — любую, на любой странице, Ему было неважно, что именно и с какого места я читал: Он слышал мой голос, иногда разговаривал со мной — а значит, был еще жив… ему необходимо было убедиться в этом. Он ведь не подозревал, кто я на самом деле и как меня зовут (на остров я приехал под чужим именем). Как и о моей главной цели.