Александр Кулешов - Пересечение

Я продолжал заниматься самбо, кто-то предпочитал бокс, кто-то легкую атлетику, футбол, плавание. Но спортом сверх программы занимались все. Еще бы, здоровые бугаи — нужен выход энергии.

Кто-то ворчал, кто-то стонал, все же гоняли нас будь здоров. Но думаю, это так, по традиции. Знали же, что нас ждет. А я, например, был доволен. Ну нравится мне военная служба! Не верите? Нравится (кстати, не мне одному). Я получаю удовольствие, когда первым преодолеваю полосу препятствий, когда точно прохожу по следу, когда попадаю в «десятку» мишени. Меня увлекают военные игры. Скажут: маленький, еще в солдатики поиграй. А мне нравится. И не игры это, а жизнь. Не знаю, может, где-нибудь в Америке это игры, они другого не знают. У нас же в эти игры четыре года весь народ играл. Мы им цену знаем. Так что я занимался не за страх, а за совесть. С увлечением. И закончил ту школу сержантского состава отлично. И дед похвалил (только сказал, чтоб не задавался), и отец (но чтоб не расслаблялся), и даже Зойка (но чтоб ее не забывал — ну при чем одно к другому?).

И вот я — младший сержант! До маршальского звания совсем пустяки осталось.

Оглянулся тогда на пройденный путь. Путь в полгода. С того дня, как призван под знамена. Путь невелик, а событий масса. Разных — и хороших, и плохих, что ж, такова жизнь. А вот больше всего вспоминается одно — мой первый звонок Зойке! Сколько же я мучился перед этим звонком! Сколько переживал, дурак! Она ведь меня провожала прямо как на фронт — великая трагедия, прощание с героем, впереди немыслимые испытания, страшные опасности, смертельный риск! Небось ночи не спит — ждет заветной весточки с края земли, откуда-нибудь из полярной ночи! И вдруг… позвоню за двушку с банального автомата и скучным голосом сообщу, что четыре шага мне здесь не до смерти, как поется в песне, а до остановки автобусного маршрута № 551. Сел, проехал полчаса и гуляй себе по Арбату. Пограничник называется!

В конце концов решаюсь. Смелости потребовалось небось больше, чем когда доведется первый раз нажать на спуск в боевой обстановке. (Э, брат, не хитри, не ссылайся на боевую обстановку, когда еще она будет, да и будет ли…)

— Слушаю, — говорит тихо, скучно, после пяти гудков.

— Это я, Зоя, — говорю.

— Ой! — кричит, — откуда? А звонок обыкновенный, не междугородный! Господи, это ты! Андрей, родной, ну как ты? Где? Ну что ж ты молчишь!

«Чего я молчу». Попробуй, вставь слово. Я говорю: «А…», но тут же умолкаю, потому что на меня обрушивается новая речь:

— Я так скучаю! К тебе можно приехать? Я бы где-нибудь в гостинице или нет там? Могу снять комнату. Хоть на несколько часов отпустят? Андрей, можно к тебе? Я возьму отпуск! Деньги одолжу…

Я злюсь и грубо прерываю ее:

— Одолжи пять копеек и приезжай. Пятачка хватит.

Звучит не очень любезно и для нее непонятно.

— Ты что, — говорит растерянно, — ты что, Андрей?..

А я злюсь еще больше. На себя же. И потому начинаю хамить ей.

— Ничего. Я уже получил назначение. Очень опасная служба. Здесь тигры, белые медведи, диверсанты нападают с утра до вечера…

— Андрей, ну, Андрей, что с тобой… — она чуть не плачет.

— В Шереметьево я, — начинаю успокаиваться, — понимаешь? В Шереметьево служу, в аэропорту. Такая вот служба. Вроде сторожа. Знаешь, вневедомственная охрана? Ну вот, я такой. И приехать ко мне можешь в любой день — посмотреть издали. За пятачок на автобусе. На такси нечего тратиться. Наш семейный бюджет требует экономии. А дадут увольнительную, сам приеду.

Думаю, сейчас она мне за мою грубость врежет. Но она молчит, а потом тихо говорит:

— Ты сказал, наш семейный бюджет? Да? Андрей?

Она только это и расслышала из всего, моя Зойка, вот только эту мою дурацкую шутку. Но для нее это не шутка, это главное. И тогда мне становится страшно весело, легко на душе, радостно и уж не знаю как.

И на радостях я отпускаю шутку еще более дурацкую:

— Да, — говорю, — наш семейный бюджет. А что, у тебя есть другая семья? Мы ж почти вчера расстались, а ты успела замуж выйти? За кого? Не за Рогачева, случайно?

И глупо смеюсь в трубку. Жду реакции.

Реакция приходит через минуту — слышу всхлипывания, потом ничего не слышу, потом злой голос:

— Не успела, но успею. Слава богу, что не за тебя. Рада, что ты хорошо устроился (наступила на больную мозоль и давит). Что тебе тепло и уютно. Разживешься лишней двушкой, звони…

Бац! Вешает трубку. Я смотрю на ту, что у меня в руках, недоверчиво. Нет, до чего же я все-таки глуп. А ведь считал себя умным, и другие говорили… Называется, пообщался с любимой! Занимаюсь скоростным психоанализом и понимаю, что дурацкое мое поведение — результат разочарования, уязвленного самолюбия — мол, не туда попал служить. А она при чем?

Лихорадочно шарю по карманам, двушки не нахожу, нахожу гривенник, сгодится, набираю номер. Гудки, гудки, никто трубки не снимает. Набираю снова, и снова тот же результат. Ухожу, повесив нос. Какая же она жестокая. И мстительная тоже. Накручиваю себя. Безуспешно. Себя только и виню.

Вот такой был мой первый с Зойкой разговор после призыва. Потом, конечно, все наладилось. И звонил ей, и в увольнение ездил, да и она ко мне хоть на минутку приезжала. А вот тот первый разговор не забыл.

Итак, начинается служба. Меня прикрепляют к старшему сержанту Остапу Прохоренко, он будет моим наставником из первых порах. Потом уволится, и наставником у кого-то стану я.

От Наставника — а я так и стал его называть во внеслужебное время, — конечно, многое зависит. И не в том дело, что он дает оценку моей работе, а в том, как он этой работе учит.

Позже я понаблюдал, как Коля Клещ, тоже наставник, «учил» своего подшефного Рулева. Мы с этим Рулевым пришли в одном призыве. Рулев — парень какой-то восторженный и простодушный. Самые частые слова в его лексиконе: «Да ну!», «Ей-богу?», «Ты подумай!» и т. д. Вечно обо всем спрашивает, потому что не сразу до всего доходит своим умом. Зато потом усваивает прочно. Так вот, что он своего наставника старшего сержанта Клеща ни спросит, тот в ответ хитро щурится или подмигивает, напускает на себя таинственный вид и отвечает вопросом на вопрос «А сам как думаешь, Рулев?» или советует: «Пошевели, Рулев, мозгами, крепко пошевели». Рулев шевелит, хмурит лоб, потеет, но ответа на свой вопрос так и не получает. Не знаю, может, у Клеща это такой педагогический прием или его раздражают вечные вопросы Рулева… Но думается, такое наставничество мало что дает.

Мой Прохоренко совсем другой. Я бы даже сказал, что он страдает обратным недостатком. Спрашиваю я его мало, но уж если спрошу (а иной раз и без моих вопросов), выслушиваю в ответ целую лекцию. Обстоятельную, слов нет, исчерпывающую, но уж очень длинную. Он вообще, мой Наставник, человек неторопливый и добросовестный. Все делает не спеша, солидно, тщательно. Пока мимо него на погранконтроле один пассажир пройдет, Клещ полдюжины пропустит. Но, между прочим, без ущерба для дела.