Луи Буссенар - Приключения в стране бизонов

— Ваши слова не особенно лестны для ковбоев, полковник, — заметил Фрикэ.

— Что ж, my dear, я говорю правду, в то же время признавая за ковбоями удаль в работе. Говоря откровенно, понятия о чужой собственности у них самые… широкие, а уважение к чужой жизни… весьма умеренное. Вообще же страсти во взаимоотношениях между белой и красной расами еще не скоро улягутся, и до тех пор много будет с обеих сторон убито народу и много содрано скальпов.

— Скажите, пожалуйста, для чего белые совершают такую гадость — снимают скальпы? Я понимаю индейцев: для них это традиционный трофей, украшение, признак военной доблести. Но ведь не за трофеями же гонятся белые? Какой для них интерес представляют скальпы? Какую выгоду? Ведь янки народ практичный.

— Какую выгоду, вы спрашиваете? Обыкновенную, денежную. Например, женский скальп стоит десять долларов.

— Убивать женщину из-за сорока франков! Это гнусно. Неужели нельзя просто остричь ей волосы, если уж так…

— Полные скальпы — дороже волос. Коллекционеры очень их ценят и охотно покупают. Между людьми прерий скальпы играют роль ходячей монеты. Мужские скальпы ценятся дешево — не дороже двух долларов, потому что волосы короче и не годятся для париков и женских причесок. Их покупают только индейцы.

— Индейцы покупают скальпы своих? Да что вы говорите!

— Представьте, что молодой воин еще не успел убить ни одного врага, а хочет выглядеть не хуже остальных. И вот он за две или за три бизоньих шкуры покупает скальп убитого и торжественно приносит домой. На него смотрят уже как на героя.

— Ну, теперь мне все ясно, между прочим, и то, почему индейцы так упорно сопротивляются вашей цивилизации.

Три друга, ведя эту беседу, совершали по площади предобеденный променаж.

Из школы выбежали ученики, крича, толкая друг друга и рассыпаясь по равнине, точно стая воробьев.

Вдруг, весело галдя, они возникли вновь — на сей раз рядом с многочисленным отрядом вооруженных всадников, сопровождавших какую-то фуру, запряженную быками.

— Наша фура! — вскричал Андрэ, не веря глазам.

— Невероятно, но факт, — подтвердил Фрикэ. — Где они ее добыли?

— Мы приготовили вам сюрприз, господа, — услышали они приятный знакомый голос.

Они обернулись и увидели кюре, попыхивающего трубкой.

— Старый Батист, еще как только вы приехали, отправил Блэз, Жильбера и их отца с полусотней молодцов на то место, где с вами случилась несчастье, чтобы похоронить с честью ваших товарищей и спасти что можно из имущества. Они привезли вашу фуру и кое-какие вещи.

Фуру распрягли и поставили во дворике дома, приютившего путешественников. Отец Блэза и Жильбера, Батист-младший, ростом без малого в сажень, которому было уже лет пятьдесят, доложил деду о своей экспедиции.

Батист-младший лицом был похож на Батиста-старшего, но был смуглее. К отцу он относился почтительно, как десятилетний мальчик. Говорил он на английском, радуя этим американца, не понимавшего ни слова по-французски.

По следам охотников Батист-младший со своими воинами добрался до Пэлуз-Райвера, переправился через него довольно быстро, нашел фуру, одиноко брошенную на поляне. Вокруг трава выгорела, а так как на месте лагеря травы не было и гореть было нечему, то и фура уцелела. Мародеры, спасаясь от пожара, который сами же зажгли, удрали на юг и еще не успели вернуться за фурой. Выкопав глубокую могилу, индейцы похоронили в ней убитых ковбоев, а в фуру запрягли приведенных с собой быков и привезли ее домой.

Андрэ горячо поблагодарил всех участников доброго дела и занялся осмотром фуры и уцелевших вещей.

Провизия и оружие сохранились. Разбойники, видимо, пробовали рубить дубовые ящики топорами, но твердое дерево не поддалось. Унесены были только одежда, сбруя и разные мелкие вещички, без которых можно было обойтись. Продолжая осмотр имущества, Андрэ обнаружил четыре бочонка в пятьдесят литров каждый, которых грабители не заметили. Он велел вынести их из фуры во двор, потом попросил буравчик или сверло, чем бы можно было провертеть дыры в бочонках.

— Впрочем, нет, не надо, — одумался он. — У меня у самого есть для этого подходящий инструмент.

Он отошел шагов на двадцать назад и попросил присутствующих сделать то же.

Вынув револьвер, он последовательно выстрелил в каждый из бочонков.

Из разбитых бочонков полилась на землю душистая жидкость.

— Что вы делаете, генерал! — вскричал раздосадованный американец.

— Видите — казню бунтовщиков, — отвечал, улыбаясь, молодой человек.

— Да ведь это виски!

— Совершенно верно. Но так как сюда запрещен ввоз крепких напитков, то я счел долгом уничтожить контрабандный товар.

— Для нас потери нет: мы нечего не пьем, — вставил свое слово Фрикэ. — Ну, а уж вы, полковник, поговеете. Дело в том, что «тигровое молоко» чересчур вредно для индейцев. Надо с этим считаться.

Полковник недовольно промолчал и в виде протеста засунул себе за щеку двойную дозу табаку, отчего щека вздулась, как при флюсе. Индейцы много смеялись по этому поводу, и в особенности досаде американца. После казни старый вождь приказал ускорить приготовления к охоте, которой он собирался как можно скорее порадовать французов.

Он выбрал самых лучших охотников, вытребовал самых лучших лошадей, чтобы заменить ими измученных, опаленных и наполовину обезноживших, принадлежавших гостям. На эти приготовления ушел весь день. На следующее утро из деревни выехала и направилась на северо-запад кавалькада из полусотни всадников под предводительством Батиста-сына, с фурой, запряженной на этот раз лошадьми, а не медлительными быками, и с тремя легкими телегами местной работы.

В тот же день кавалькада миновала границу резервации и вступила на дикую, необработанную землю — в прерию.

Перед французами расстилались необозримые луга с ослепительно яркими цветами, с никем не считанными животными, с чудным, свежим воздухом, которым дышалось как-то особенно легко и радостно.

Но это была еще не настоящая прерия: бизонья трава здесь не росла. Это были так называемые «неудобные земли», где лишь цвели красивые цветы, а трава была несъедобной. Полковник сердился и все требовал «бизоньей травы». Подождите, полковник! Будет и она. Увидите вы и настоящую прерию, столь любимую рэнчменами-скотоводами, прерию с антилопами, оленями и бизонами.

Французы восхищались изумительной картиной цветущего луга, а американец ворчал:

— By God! Конечно, джентльмены, у всякого свой вкус, но я не понимаю, как можно восхищаться никуда не годной травой, где даже лошади ущипнуть нечего. Я не собиратель трав, не ботаник, а охотник.