Василий Ардаматский - Грант вызывает Москву.

— И вы будете жить у нас?

— Не знаю, Эмма Густавовна, ведь неизвестно, будете ли жить здесь и вы. В один прекрасный день сюда могут явиться новые хозяева и попросить всех нас убраться.

— Этого не произойдет, я все же немка, — почти с гордостью заявила Эмма Густавовна.

— Вы для них немка советского толка, — заметил Шрагин.

Эмма Густавовна долго молчала. Шрагин видел, как она несколько раз порывалась заговорить и не решалась.

— Разве только они придерутся к количеству комнат, — сказала она наконец. — Но на этот случай я подумала… — Она осторожно посмотрела на Шрагина. — Что, если бы вы были… ну, как бы числились членом нашей семьи?.. Вот тут, за шкафом, есть дверь, ее можно открыть. Тогда моя спальня станет второй проходной комнатой и вопрос о вселении к нам жильцов отпадет.

— Вы, очевидно, забыли железный педантизм своих соплеменников, они верят только бумагам и печатям, — сказал Шрагин.

— Ну, почему? — почти обиделась Эмма Густавовна. — Они же люди, и, как говорится, ничто человеческое… Разве не могло быть так: вы из Ленинграда, а Лили там училась. Допустим, что у нас там был роман, и вы, так сказать, из самых серьезных намерений добились перевода сюда, но отношений оформить не успели. Вполне человеческая ситуация. Надеюсь, вы понимаете, что я напрашиваюсь вам в тещи не всерьез__

Шрагин смотрел на Эмму Густавовну и думал о том, с какой чисто немецкой педантичностью она продумала весь этот вопрос. С такой тещей не пропадешь.

— Вы оскорблены? — высокомерно спросила Эмма Густавовна.

— Нисколько! С волками жить, по–волчьи выть, — беспечно ответил Шрагин.

— Это мы с Лили… волки? — тихо спросила она.

— Да нет, — рассмеялся Шрагин. — Как вы могли подумать?

— Значит, вы согласны?

— Прошу дать мне срок подумать, женитьба, даже фиктивная, вещь серьезная.

— Но долго ждать нельзя, — деловито предупредила Эмма Густавовна. — Они могут заняться квартирами уже завтра.

— А что думает на этот счет невеста? — спросил Шра–гин, стараясь продолжать разговор в несколько легком тоне и этим оставить себе путь к возможному отступлению.

— Могу сказать одно: чтобы не видеть их в своем доме, Лили пойдет на все, — торжественно заявила Эмма Густавовна.

— Я все же оставляю за собой право подумать, — сказал Шрагин.

Эмма Густавовна ушла явно обиженная. А Шрагин стал со всех сторон обдумывать эту так неожиданно возникшую ситуацию…

Глава 7

Когда солнечным августовским утром сорок первого года в открытом «мерседесе» Ганс Релинк приближался к этому южному советскому городу, он, конечно, не знал, что едет навстречу своей виселице. Спустя пять лет он скажет советскому военному трибуналу: «Мне не нужен был бог на небе, у меня был всемогущий бог на земле — наш фюрер. И только фюрер знал, что ждет впереди Германию и каждого из нас…»

В то утро Релинк был весел, его распирало сознание своей значительности. Надменная улыбка не сходила с его уже загоревшего в пути лица, утяжеленного массивным, квадратно обрезанным подбородком. Волосы тщательно убраны под фуражку. Они у него рыжеватые, и эта привычка прятать их — еще с поры военного училища, где ему дали прозвище «Рыжий подбородок». Три дня назад он случайно встретился в Тирасполе с генералом Генрихом Летцером и пригласил его поехать с ним. В тридцать пятом году они вместе учились в военной школе, но затем их пути разошлись. Летцер стал быстро делать военную карьеру, а Релинк пошел работать в СД[1]. Сейчас Релинк по званию и по служебному положению был значительно ниже своего друга, но генерал ему завидовал.

— Ты не можешь себе представить, как мне трудно и противно, — жаловался до приторности красивый и совсем молодой генерал. — Истый генералитет, все эти надутые типы с моноклями совершенно открыто третируют нас, молодых генералов. Какие только должности они не придумывают для нас, чтобы не подпустить к настоящей работе! Я, например, именуюсь уполномоченным ставки по группе дивизий. Чистейшая фикция. Я, даже когда нужно, не могу связаться со ставкой. При главном штабе группировки «Юг» есть настоящий представитель ставки. В Тирасполе ты встретил меня у командующего армией Шобера. В этот момент он, бедный, мучился, пытаясь придумать для меня занятие. Ты его просто выручил, когда пригласил меня поехать с тобой. А как он преобразился, увидев твой мундир!

— Чего–чего, а прав у нас побольше, — самодовольно улыбнулся Релинк.

— Но я бы не смог больше месяца просидеть в одном русском городе. Ты ведь сюда прямо из Парижа?

— Последнее время я наводил порядок в Голландии.

— Все равно. Здесь же просто негде жить. Сегодня в этом, как его… Тирасполе пришлось спать на сене без простыни. Непереносимо! Мне казалось, что я валяюсь на муравьиной куче.

— Генерал рейха не умеет устраиваться, — дружелюбно подсмеивался Релинк. — Сейчас приедем, и ты увидишь, как надо жить.

— И все же в русских городах лучше быть гостем, и притом недолго… — генералу очень хотелось обнаружить хоть какое–нибудь свое преимущество перед другом.

— Нет, мой друг, мы прибыли сюда не в гости. Теперь это все наше, и навеки. Все! — Релинк победоносно посмотрел вокруг, но по обеим сторонам шоссе была голая степь, и взгляду его бесцветных глаз не за что было зацепиться. — Мы должны всю эту гигантскую страну положить к ногам рейха — такова наша святая обязанность, наша, Генрих. Вы свою войну скоро закончите, а мы свою только начинаем, и наша потрудней, — закончил он с серьезным и торжественным лицом.

Их автомобиль оказался в гуще воинской колонны и двигался очень медленно, а вскоре и совсем остановился. Где–то впереди образовалась пробка.

— Я схожу пугну солдатиков своим генеральским чином… — Летцер вылез из машины и пошел вперед. Релинк видел, как вытягивались перед ним солдаты и офицеры, и на тонких его губах подрагивала ироническая улыбка.

Летцер вскоре вернулся.

— У танка сорвалась гусеница, он развернулся поперек дороги, и никто ничего не может сделать, — сказал он. — Если это порядок, то что тогда безобразие?

Релинк молча вылез из машины и направился к затору вместе с генералом. Перед ним никто не вытягивался, но теперь генерал видел, как застывали лица солдат, когда они видели форму его друга, как мгновенно обрывались разговоры, смех.

У танка, развернувшегося поперек шоссе, стояла толпа танкистов с других машин. Они гоготали, беззлобно издевались над своими товарищами из застрявшего танка.

— Отпуск домой обеспечен! Война приостановлена! Все по домам!

Релинк стал пробиваться сквозь толпу танкистов. Смех и разговоры мгновенно прекратились.