Гвианские робинзоны - Луи Анри Буссенар

как Шарль и Николя подобрали его у подножия панакоко с ужасной раной в груди. Изумление директора прииска оттого, что он все еще находится в числе живых, могло сравниться разве что с благодарностью, которую он проявил к своим спасителям. Шарль немедленно рассказал ему вполголоса о драматических происшествиях, случившихся сразу же за таинственным покушением, жертвой которого стал дю Валлон: о пожаре на прииске, о наводнении и обстоятельствах спасения, не умолчав о таинственных эмблемах, прикрепленных ночью к стволу дерева, на котором они с Николя нашли убежище.

Раненый, пока неспособный что-либо ответить, смог лишь засвидетельствовать свою благодарность слабым пожатием руки молодого человека. Николя, куда более опытный по части колониальной медицины, чем все краснокожие и чернокожие пиаи тропических краев, вместе взятые, снял с раны прежнюю повязку. Затем он промыл ее и покрыл слоем ваты, смоченной эссенцией сассафраса. Прикосновение ароматической жидкости, обладающей подсушивающими и обеззараживающими свойствами, принесло креолу немедленное облегчение, и он сразу же заснул.

Он проспал около двух часов и пробудился от приступа лихорадки. К счастью, она оказалась не из тяжелых, и Николя рассчитывал предупредить следующий приступ обильной дозой хинина. Робин вздрогнул, услышав стоны раненого. Прав он был или нет, но он не мог не усмотреть связь между покушением на директора прииска и исчезновением Гонде.

Инженер подошел к раненому, не решаясь его беспокоить. Но тот с интуицией, присущей больным в горячке, казалось, понял, чего от него хотят.

— Можете ли вы меня выслушать?

— И даже ответить на ваши вопросы, — прошептал дю Валлон едва слышным голосом.

— Но ваше состояние требует заботливого обращения. Я боюсь утомить вас.

— Ничего страшного. Моя лихорадка не так уж свирепа. Я в полном сознании. Говорите…

— Как вы думаете, есть ли у вас враги или, по крайней мере, завистники?

— Нет.

— Возможно, кто-то был заинтересован в вашей смерти?

— Нет, напротив. Прииск «Удача» не смог бы продолжать работу без моего участия. Всем моим людям было выгодно, чтоб я был жив.

— Вы можете припомнить обстоятельства, при которых вы были ранены?

Дю Валлону явно пришлось сделать усилие, напрягая память. Слабым и прерывающимся голосом он рассказал об отказе рабочих выходить на смену, о таинственных звуках, услышанных в ночи, о порче оборудования, о ловушках, разбросанных под ногами старателей, и о страшной смерти одного из них.

— Я убежден, что столкнулся с похитителями золота. Промывочные лотки работали всю ночь. Но кто эти воры? Я ни разу не видел на прииске ни одного постороннего, кроме разве что нескольких индейцев, которые просто проходили мимо.

— Вы не заметили в их поведении ничего подозрительного?

— Нет. Впрочем, у одного из них, высокого седоволосого старика, настоящего великана, была совершенно жуткая физиономия с таким взглядом, который не скоро забудешь. Он слонялся рядом с ручьями и никогда не пил тафию, в отличие от своих соплеменников. Но в последние две недели мы его не видели.

— Вы не устали?

— Нет. Лихорадка придает мне сил. Я должен сказать вам еще несколько слов. Кто знает, смогу ли я разговаривать завтра.

Коротко поведав о том, что происходило во время его ночного бдения под панакоко, он продолжил:

— Я выстрелил в сторону пары горящих во тьме глаз и услышал ужасный крик. Затем мне показалось, что на меня внезапно обрушилась целая гора плоти. Я отлично помню ощущение холодной, влажной, скорее даже липкой кожи… Странное существо, душившее меня, превосходило весом и размерами четырех мужчин, вместе взятых. Это ощущение длилось не более двух секунд, а затем я почувствовал сильнейший удар в грудь. Я потерял сознание, но не сразу, поэтому успел заметить, как какая-то черная фигура, которую я охотно принял бы за человека, скользнула по лиане, натянутой между нижними ветвями дерева и землей, словно огромный паук по нити своей паутины.

— И… это все?

— Это все, — ответил раненый, совершенно обессилев от последнего монолога. — Больше я ничего не знаю. Как бы там ни было и что бы ни произошло дальше, примите мою самую искреннюю благодарность.

Инженер хотел было ответить ему несколькими сердечными словами, как вдруг на берегу, вдоль которого шла бумажная лодка, раздалась невообразимая какофония. В эту же минуту посреди опушки, образованной большой вырубкой, показались несколько хижин индейцев эмерийонов.

Николя прекратил подачу пара, и лодка остановилась.

— Может быть, индейцы смогут рассказать нам что-нибудь, — сказал Шарль.

Он ловко спрыгнул на берег, его отец и Анри последовали за ним.

— Ну хватит уже, успокойтесь, ничего же не слышно, — обратился он к двум краснокожим, которые, стоя перед большой хижиной, что есть мочи колотили в большие банки из-под топленого свиного сала. — Что вы тут делаете, грохочете, будто оглохли?

— Хотеть помешать Йолок забирай большой человек и детки.

— Здесь есть больные, а эти бедняги изгоняют злого духа. Пойдемте посмотрим.

Они вошли в хижину, наполненную густым дымом от сжигания ароматических трав, и увидели сидевшую на полу индианку. На ее коленях лежал ребенок лет пяти-шести, который казался мертвым. Никогда еще человеческое лицо не выражало столь пронзительную боль, отраженную в каждой его черточке. Это, без сомнения, была мать — только матери способны так страдать над телом ребенка. Охваченная горем, смотрела она на малыша, посиневшие губы которого покрылись густой пеной.

Увидев белых людей, она вскочила одним прыжком и протянула умирающего Анри, словно говоря: «Спасите его!», так огромно доверие к европейцам у первобытных детей природы. Она не сводила горящих огнем глаз с молодого человека, пристально следя за каждым его движением, и замерла, тяжело дыша, с искаженным от тревоги лицом, не отводя взгляда от его губ.

Одна нога ребенка вздулась и почернела в районе икры. Кровавая каша из раздавленной плоти и внутренностей образовывала нечто вроде пластыря вокруг голени.

— Ребенка только что укусила змея, — сказал Анри, знакомый со всеми обычаями лесных обитателей. — Мать убила змею, раздавила ее как смогла и наложила на рану как снадобье. Малыш безнадежен. Бедная мать!

— Нет! — воскликнул Шарль. — Подожди, дай мне две минуты!

Он кинулся в лодку, стремительно открыл небольшой ящик, достал из него походную аптечку и бегом вернулся в хижину.

— Он еще не умер, ведь так?

— Да, пульс еще прощупывается.

— Хорошо, уложи его на землю и приподними голову.

Не теряя ни минуты, он откупорил флакон из синего стекла, закупоренный плотно притертой стеклянной пробкой, и достал из коробочки, обитой пурпурным бархатом, небольшой шприц Праваса{435}, с корпусом из хрусталя, серебряным градуированным поршнем и тонкой полой стальной иглой. Шарль на треть наполнил шприц раствором из флакона, ввел иглу под кожу