Аркадий Вайнер - Искатель. 1976. Выпуск №1

— Внимаю пророку научного сыска и филателии.

— Поезжайте завтра с утра в Исследовательский центр психоневрологии, там есть большая лаборатория, которая работает над такими вещами. Они вам дадут более квалифицированную консультацию, да и в разговоре с ними вы сможете точнее сориентироваться в этом вопросе…

В прихожей раздался звонок, хлопнула отворяемая дверь, и две молодые здоровые глотки дружно заорали:

— Мамуленька, дорогая — мы с голоду подыхаем!..

По-видимому, явились «троглодиты»…

ГЛАВА 4

Исследовательский центр оказался современным модерновым зданием — сплошь стекло и пластик. Издали он был похож на аэропорт, а внутри на зимний стадион. Стекло было кругом: стеклянные витражи, стены, часть потолков, и только турникет за стеклянными дверьми у входа был металлический. Турникет казался частью тела вахтера, усовершенствованным продолжением его корявого туловища, блестящим окончанием рук. Он внимательно рассматривал мое удостоверение, читал его снова и снова, как будто надеялся в нем найти что-то такое, что разрешило бы ему меня не пропустить. Но пропуск был заказан, и в удостоверении, наверное, оказалось все нормально, потому что он сказал:

— Ну что ж, проходите. — И в голосе его плыло сожаление.

Вверх по лестнице — два марша, бесконечный коридор, поворот направо и стеклянная дверь с надписью: «Секретарь». Я всегда заново удивляюсь тому, что на двери руководителя никогда не пишут его фамилию; на приемной указано «секретарь», будто секретарь и является здесь самой главной фигурой, а имя Того, Чей вход она охраняет, и вообще лучше не называть.

В этом стеклянном аквариуме царила сказочная тропическая рыбка. Рыбке было лет двадцать, и выглядела она очень строгой. И оттого, что она была строгой, казалась еще моложе и красивее. Я поздоровался с ней и сказал:

— Вы похожи на подсолнух. У вас длинные желтые волосы, черные глаза, а сама вы тоненькая и в зеленом костюме.

На что она мне ответила:

— Вам было назначено на тринадцать часов, вы опоздали на семь минут.

Я сказал:

— Ваш вахтер виноват. Он меня продержал восемь с половиной минут, рассматривая мое удостоверение.

— Это все вы объясните профессору Панафидину. Александр Николаевич сам никогда не опаздывает и страшно не любит, когда это делают его визитеры. Теперь сидите ждите, у него товарищи, он освободится минут через сорок.

— Прекрасно, — сказал я. — У вас буфет или столовая есть?

— На нашем этаже есть буфет, — не выдержала, улыбнулась рыбка. Видимо, ее рассмешило, что я из неудачи хочу извлечь вполне конкретную пользу. — Приятного аппетита.

— Спасибо. — И я отправился искать гастрономический оазис в этой стеклопластиковой канцелярской пустыне.

В аквариуме, точно таком же, как тот, где обитала тропическая рыбка-секретарша, стояла кофейная экспресс-машина и за дюжиной столиков расположилось довольно много людей. На меня не обратили ни малейшего внимания, я взял чашку кофе с бутербродами и уселся за свободный стол в центре комнаты, не спеша огляделся. За соседними столиками люди были озабочены и беззаботны, молоды и зрелы, веселы и мрачны, и разговоры их прозрачным мозаичным куполом висели над моей головой:

— …Да что ты мне баки забиваешь? При чем здесь эффект Мессбауэра?..

— …В Доме обуви вчера давали сапоги на «платформе» по восемьдесят рэ. Потряска!..

— …Перцовскому оппонент диссертацию валит…

— …А вы еще продукт на ЯМР не сдавали?

— …Да не надо ему было за фосфозены браться. Он же в этом ничего не петрит…

— …Конечно, везун — и все. Ему «Арарат» с золотыми медалями сам в руки упал…

— …А мы на осциллографе сняли все кривые. Не-а, с кинетикой вопросов нет…

— …Валька Табакман в отпуске на Чусовой был. Икону обалденную привез — пятнадцатистворчатый складень, закачаешься. Он ее глицеральдегидом чистит…

— …Ну и жуки! Пронякин только отбыл в ИОНХ, они тут же притащили в дьюаровском сосуде пять литров пива и в муфеле шашлыки нажарили — красота…

— …Ничего не значит — Сашку Копытина у нас четыре года младшим продержали, а в Нефтехиме он за пару лет доктор скую сделал…

— …Новый «Жигуль», конечно, лучше старого, но ведь не на две тыщи?

— …А я плюнул на все, везде наодолжался и за кооператив внес. Две сто — северное Чертаново…

— …Панафидин строит сейчас какую-то грандиозную установку…

— …Пенкосниматель ваш Панафидин…

— …Талантливых людей никто не любит…

— …Девчонки из его лаборатории стонут — присесть некогда.

— …Панафидин лентяев не держит…

— …Он себе «Жигуля» красного купил…

— …Рожа у него самодовольная…

— …Бросьте, девочки, он очень цельный человек…

— …Панафидин…

— …Панафидин…

В стерильно чистом кабинете и намека не было на так называемый творческий беспорядок. Каждая вещь стояла на своем месте, и чувствовалось, что, прежде чем поставить ее сюда, хорошо подумали. Но, пожалуй, больше всего на месте был хозяин кабинета. Такого профессора я видел впервые в жизни — ему наверняка и сорока лет еще не было. Жилистый, атлетического вида парень в элегантных очках, шикарном темно-сером костюме «эвритайм», ярком, крупно завязанном галстуке с платиновой запонкой. И лицо у него, безусловно, было штучное — я на него просто с завистью смотрел. Длинные соломенно-желтые волосы, могучие булыжные скулы, чуть впалые щеки, несокрушимый гранит подбородка. А за продолговатыми стеклами очков, отливающих голубизной, льдились спокойные глаза умного, хорошо знающего себе цену мужчины.

И от всего этого человеческого монолита, свободно расположившегося в удобном кресле за сверкающей крышкой пустого письменного стола, веяло такой железной уверенностью, таким благополучием, такой несокрушимой решимостью сделать весь мир удобным для потребления, что я немного растерялся и сказал как-то неуверенно:

— Вам должны были звонить обо мне. Я инспектор МУРа Тихонов…

— Очень приятно. Профессор Панафидин. Прошу садиться.

И я сразу обрел на мгновение утраченную уверенность, потому что из этого сгустка целенаправленной человеческой воли тоненьким голосом пропищала обычная людская слабость — наше рядовое маленькое тщеславие, ибо в традиционной формуле приветствия и знакомства, выполненной по всем нормативам и требованиям, я уловил горделиво-радостное удовольствие от вслух произнесенного своего титула — символа принадлежности к особому кругу отмеченных божьим даром людей. И еще я понял, что профессорское звание Панафидин носит недавно.