Юрий Левин - Золотой крест

— Лейтенант Советской Армии, коммунист. Желаю поработать под вашим руководством.

— Я слышал, слышал о вас, — на чистом русском языке заметил Лога-Совиньский. — Будем знакомы, наш советский товарищ. Я по кличке «Игнац», — назвался секретарь обкома и подал руку.

— Очень приятно, — ответил Кузнецов.

Посидели. Помолчали.

Игнацы Лога-Совиньский внимательно всмотрелся в лицо Александра Кузнецова и сказал:

— Очень хорошо, что вы прибыли к нам, дорогой Саша. Я вас буду называть так, — это удобнее для конспирации. Работы у нас хватит для всех, кто хочет бороться против Гитлера.

— Я готов начать хоть сегодня, товарищ Игнац, — не утерпел Кузнецов.

— Сегодня, может быть, еще и рано... Торопиться в наших делах не нужно ни вам, ни мне, ни кому другому. Подпольная работа очень щепетильная и очень нелегкая. Вам надо хорошо познакомиться с нашими людьми. В свою очередь наши люди хорошо узнают вас. Я выражаю мысли ясно?

— Ясно, товарищ Игнац.

— Если ясно, тогда пойдем дальше. — Лога-Совиньский встал, заложив руки за спину, прямой и крупный, начал ходить по комнате, скрипя подошвами новых хромовых ботинок. — Вы, Саша, как мне уже сообщили, да я и сам вижу, очень молоды. А молодые часто бывают горячие, невыдержанные. И я сегодня, при первой встрече, — пусть это вас не обидит, — хочу предупредить, чтобы вы строго подчинялись всем нашим подпольным законам. Без этих законов нам не только не работать, но и не жить... Это правило вам ясно?

— Ясно. И я даю слово коммуниста — во всем подчиняться дисциплине подполья.

— Тогда пойдем еще дальше. Поговорим о наших первостепенных задачах. А их сейчас две. Во-первых, нам нужно расширить свои ряды. Нашими активными бойцами должны стать рабочие лодзинских фабрик и заводов, узники фашистских лагерей. Во-вторых, мы должны организовать среди народа широкую агитацию. Польский народ должен знать всю правду.

По совету Игнацы Лога-Совиньского Александр Кузнецов поселился на квартире Людвига Шпруха — активного польского коммуниста, опытного партийного подпольщика.

Седой и жилистый Людвиг Шпрух, и его сын белоголовый крепыш Тадеуш работали в лодзинском писчебумажном магазине на Петраковской улице.

В магазине шла бойкая торговля. Продавались книги, бумага, карандаши, краски. А в подвале коммунисты печатали газету «Глос Лодзи», выпускали листовки и воззвания.

В кипучую жизнь с головой ушел и Александр Кузнецов, ставший по паспорту Андреем Невским.

Уже на третий день Людвиг Шпрух передал Александру Кузнецову распоряжение подпольного окружкома партии.

— Товарищ Игнац хочет, — говорил Шпрух, — чтобы ты, Саша, написал статью в «Глос Лодзи» о том, как живут пленные в гитлеровских лагерях.

— Я в газеты никогда не писал, — смущенно заметил Кузнецов, — Но если требует дело, попробую. Рассказать мне есть что. Только вот как получится...

— Игнац сказал так, — подбадривал Кузнецова Шпрух, — пусть напишет то, что видел и что испытал. Пусть, говорит, вложит в статью побольше фактов и примеров.

Сидя в подвале за маленьким столом, Кузнецов развернул ученическую тетрадь и задумался, держа в руке заточенный химический карандаш. В голове было много разных мыслей. Надо рассказать о лагере, опутанном колючей проволокой и скрытом от внешнего мира высокими заборами; об эсэсовцах, свирепее которых нет на белом свете; о голодных, оборванных узниках, замученных каторжным трудом. А может быть, статью посвятить Константину Емельяновичу Белоусову, тому, что перенес командир полка? Нет, о его лагерной жизни надо написать отдельную статью.

Кузнецов склонился над тетрадью и крупно вывел заголовок: «Записки из фашистского плена». Подумал еще, погладил ладонью тетрадь и начал:

«Эти строки пишет человек, побывавший в лодзинском лагере, в котором содержатся многие тысячи военнопленных.

Лодзинский лагерь называют лагерем смерти, и это вполне справедливо. Другого названия ему не придумаешь. Здесь каждые сутки умирают сотни беззащитных людей. Умирают от голода, от зверских побоев, от неслыханных изуверских издевательств».

И дальше шел правдивый рассказ обо всем пережитом.

Статью прочитали товарищи, перевели на польский язык и напечатали в газете.

Потом Александр Кузнецов выступил среди подпольщиков с беседами об индустриальном Урале, о колхозах родной Башкирии, о героях-однополчанах.

Был уже на исходе ноябрь. Как-то поздно вечером, когда Александр Кузнецов только что вернулся с задания (он расклеивал листовки в городе), в подвал спустилась молодая, русоволосая женщина с черной сумочкой в руках.

— Это Мария, — представил женщину Тадеуш Шпрух. — Наша помощница...

— Андрей, — тихо произнес Кузнецов, подавая руку Марии.

Она бросила короткий взгляд на нового незнакомого, быстро опустила большие голубые глаза и порылась в сумочке.

— Принесла что-нибудь? — спросил Тадеуш.

— Принесла, и очень интересное.

Тадеуш достал из конверта и прочитал последнюю сводку Совинформбюро.

Кузнецов глянул на записи и вдруг встрепенулся.

«Да это же рука Ворожцова», — узнал он почерк друга и уже вслух спросил:

— Вас Аркадий прислал сюда?

Мария отрицательно покачала головой, нагнулась к уху Тадеуша Шпруха и что-то ему шепнула.

Кузнецов задумался. Но спрашивать не стал. Жесткая подпольная конспирация далеко не все позволяет знать.

Тадеуш Шпрух заметил озабоченность на лице товарища. А когда проводил Марию, потрепал Кузнецова за чуб и таинственно сообщил:

— Не горюй, друже. Она ведь твое настоящее имя не знает. А Ворожцов теперь — Владислав Пянтковский.

Кузнецов от радости подпрыгнул и расцеловал Шпруха.

— Целовать надо не меня, а Марию, — заметил Тадеуш.

Оба рассмеялись.

— А теперь давай переводить.

Друзья сели за сводку, в которой сообщалось о провале плана Гитлера выйти за Волгу и окружить Москву с востока, о наступлении советских войск.

Прошло несколько часов, и крылатая весть помчалась по улицам Лодзи. И не только Лодзи. Подпольщики доставили газеты и листовки в другие города.

С того вечера сводки Совинформбюро стали регулярно поступать в типографию на Петраковской улице. Их принимал и передавал Аркадий Ворожцов.

Тот хромой поляк, который встретил Ворожцова у железнодорожной насыпи, привел его в надежное место. Коммунисты оберегали русского человека от глаз гестапо. Они смастерили ему паспорт на имя Пянтковского и поселили у немки Марии Крапп.

Ее мужа, польского коммуниста, гестапо арестовало. Однако Мария Крапп, как немка, пользовалась в городе некоторыми привилегиями. Ей, например, разрешили иметь радиоприемник.