Лев Линьков - Капитан "Старой черепахи"

— Вы решили взять меня испугом? — криво улыб­нулся Петрюк.

— Нет, фактами, — сухо ответил сутулый. — Без системы, без твердой и четкой организации вы про­валитесь. Провалитесь завтра же. Вас никто не спа­сет, кроме меня. Господин Савинков очень далеко, кажется, сейчас он в Париже...

— Что же мы... что я должен делать?..

— И «я» и «мы». С этого и следовало начинать разговор, — удовлетворенно сказал англичанин.

Слушая его, Петрюк окончательно понял, кем ста­ли они, эсеры, еще недавно мнившие себя политиче­ской партией, мечтавшие о свержении большевиков и захвате власти. Они — слуги англичан, не больше. И отступать уже некуда, да и зачем, если сам Борис Савинков ездит на поклон в Лондон? Значит, иного пути нет...

— Как вас зовут? — нерешительно спросил он.

— Зовите меня Карпухиным. Легче помнить одну фамилию, — пояснил, усмехаясь, англичанин. — Я — товарищ Карпухин, — интонацией подчеркнул он слово «товарищ». — Вам надолго придется забыть о «господах».

— Значит, новый поход Антанты... — Петрюк умолк, подыскивая нужные слова. — Значит, новый поход откладывается?

— Да, откладывается... временно, — сухо произ­нес Карпухин. — И нужны новые способы борьбы. Большевики зализывают раны. Но они голые и ни­щие. В России разруха, голод, нет топлива; заводы стоят, транспорт разбит. Нужно, чтобы эта разруха продолжалась как можно дольше. Нужно, чтобы Со­веты подольше не набрали сил. Слабого легче свалить. Пока война будет тайной, надо вредить им всюду и везде, вызывать недовольство в населении, особенно среди крестьян, выявлять недовольных, под­нимать мелкие восстания, такие, как в Сибири и в Тамбовской губернии. И собирать силы для буду­щего.

Карпухин говорил без всякого акцента, и Петрюк поймал себя на мысли, что давно, должно быть, жи­вет этот англичанин в России.

— Вы поняли меня? — сухо спросил Карпухин. Да, да, конечно, Петрюк все понял, но с чего им

начинать? Арест Чирикова разрушил связи, работать стало куда опаснее. Людей мало, оружия не хватает, денег в обрез.

— Деньги будут, — нетерпеливо прервал Карпу-хи& — И оружие будет. А для начала вы сообщите мне все ваши планы, возможности вашей организа­ции. Ее построение придется изменить. Нужна стро­жайшая конспирация.

Потом Карпухин сказал, что ему необходимо знать связи эсеров с другими иностранными развед­ками. Помогает ли эсерам мистер Уайт? Да, тот самый, из АРА. Петрюку незачем стесняться: мистер Уайт все равно скажет об этом Карпухину. Помогает продовольствием для повстанческих отрядов? Отлич­но. А колонисты? Есть ли у эсеров контакт с колони­стами?.. Да, с немецкими. С какими же еще, черт побери! Карпухин сам знает, что немцы были врага­ми Англии и России в недавней войне, но сейчас это ничего не значит, сейчас у них общий враг — боль­шевизм. Итак, связи с колонистами нет. Это оплош­ность. Ее Карпухин и Петрюк исправят вместе, сооб­ща. Хорошее русское слово «сообща». А с этим, с Яшкой Лимончиком? Почему Петрюк морщится? Потому, что Лимончик бандит? Это действительно звучит грубо, но...

Неожиданно Карпухин перевел разговор на новую тему: Петрюку следует переменить место службы. Ну да, официальной службы, конечно. Он работает в порту слесарем. Надо добиться выдвижения в бри­гадиры. И не надо волноваться — надо беречь нервы. И не следует пить вина без крайней необходимости...

В начале сентября Андрея вызвали в Губчека. В назначенный день он встал раньше обычного и пе­речитал про себя повестку: «Предлагается вам явиться 5 сентября 1921 года к 10 часам утра в ком­нату № 42 к товарищу Никитину...»

— Ты это куда? — спросил только что вернув­шийся с маяка Роман Денисович, увидев, что сын на­девает потертую флотскую шинель и фуражку с крас­ной звездочкой на потускневшем золотом «крабе».

— В военный комиссариат!

Андрей не хотел волновать родителей: мало ли что они могут подумать!..

— Опять пошлют скакать на кобыле! Отлежался бы уж, — в голосе отца слышалась не то горечь, не то усмешка.

— Понадобится — буду скакать!

— Ну, скачи, скачи, сухопутный моряк! — Старик досадливо махнул рукой.

Из-за аварии на электростанции трамвай не ра­ботал, и Ермакову пришлось шагать пешком от Мол­даванки почти через весь город.

За годы военной службы Андрей привык к неожи­данностям, однако на сей раз был озадачен: «Зачем я понадобился Чека? Разве из-за происшествия в ка­бачке?» Но откуда же чекистам известен его адрес? Впрочем, что тут гадать?

Губчека помещалась в небольшом особняке на Маразлиевской, напротив городского парка.

Дежурный провел Ермакова по длинному коридо­ру в комнату № 42 к Никитину.

«Так вот она какая, Губчека!» Андрей с любопыт­ством оглядел кабинет председателя: простой канце­лярский стол, полдюжины стульев, несгораемый шкаф, койка за ширмой — вот и все убранство.

За столом сидел бледный сероглазый человек. Ко­ротко подстриженные русые волосы, веснушча­тый нос.

«Не глаза — сверла». Андрей сразу настроился против чекиста, который пригласил сесть и предло­жил махорки.

— Я махорки не курю.

— Напрасно! Отличная штука самосад!

«И чего ты тянешь?» — подумал Андрей, глядя, как Никитин свертывает козью ножку.

Руки у чекиста были натруженные, с мозолисты­ми ладонями и желтыми ногтями. Не торопясь, он за­курил и внимательно поглядел на угловатого, явно встревоженного моряка.

— Могу я узнать, зачем меня вызвали? — не утер­пел Андрей.

— У нас с вами будет серьезный разговор.

— Надо думать, — ответил Андрей, в свою оче­редь разглядывая чекиста, одетого в зеленую сукон­ную гимнастерку с черными пуговицами.

А тот, будто не замечая иронии в тоне моряка, до­стал из стола листок бумаги и сказал:

— Что ж, приступим... Ермаков Андрей Романо­вич, год рождения тысяча восемьсот девяносто тре­тий, беспартийный...

— Точно!

— Уроженец города Одессы?

— Угадано!

— После призыва в Черноморский флот в тысяча девятьсот тринадцатом году вы плавали марсовым и рулевым на учебном паруснике «Вега», — не обращая внимания на тон моряка, продолжал Никитин. — По­том были переведены на тральщик «Сметливый», а вскоре на эсминец «Пронзительный»?

— Правильно! — подтвердил Андрей, подивив­шись про себя осведомленноети чекиста.

— Скажите, Ермаков, за какие заслуги в тысяча девятьсот шестнадцатом году вас произвели в кон­дукторы?[1]

— А за то, что я, как рулевой, самолично круто изменил курс и «Пронзительный» увернулся от тор­педы немецкого миноносца.